Наталия Соколовская - В Питере жить: от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Собираю по интернету фотографии Лесного и раскладываю их по порядку, начиная с XIX века. Листаю книгу «Лесной. Исчезнувший мир».

Вот Золотой пруд, по берегу которого, заламывая котелки, среди канав гуляют с дамами испытанные остряки. Вот Серебряный пруд, на льду которого зимой 1928 года снялись на память юные хоккеисты 168-й школы, победившие в соревнованиях на первенство Ленинграда. Вот памятник блокадному колодцу на уничтоженной Прибытковской улице; фотографии самого колодца не сохранились, и даже место его расположения неизвестно.

Глубокий старик всматривается в застроенный чужими домами двор своего детства. Видите, здесь линия домов чуть-чуть изгибается? Это след прежней улицы, снесенной в шестидесятых годах ХХ века. Больше от нее ничего не осталось.

«Исчезли улицы: Новая, Лесная, Янковская, Объездная, Раздельная, Яковская, Ананьевская, Васильевская, Михайловская». «Исчезли сады и палисадники, сады и куртины, клены, ясени, плакучие березы, дубовые рощи, жасмин, сирень, бузина». Исчезли картины в тяжелых рамах, кровати с никелированными шишечками, дровяные сараи и деревянные церковки, фонари и фонарщики, песочницы и качели, ЖАКТы и управдомы, смешные собачки, разноцветные стекла на верандах и сами веранды. «Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь». «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно».

Обрывки фотографий, дневников, мемуаров умерших людей:

«…7-го класса. Июнь 1942 года»;

«…обстрелы нашего района из дальнобойных. Пока живы. Очень голодно»;

«…вещи и бумаги таинственным образом исчезли после ее смерти».

Трамвай, который не сворачивал на пятачке на Второй Муринский, продолжал движение по Малой Спасской. Позади последнего вагона загибался полукругом воздушный шланг пневматического тормоза, именуемый в просторечии колбасой. Повиснув на трамвайной колбасе, не попавшие внутрь пассажиры как ни в чем не бывало катились дальше по своим делам. Говорят, что именно от этого происходит всероссийски известное выражение – «катись колбаской по Малой Спасской».

Они катились от действующего до сих пор трамвайного кольца возле копии берлинского Политеха, мимо памятника чистейшему банному конструктивизму, мимо дачи Шаляпина, мимо дома с трубой, мимо дач и дачек, садов и садиков, мимо кустов сирени, мимо частично выживших сосен и частично засыпанных прудов. Катились колбаской по Малой Спасской по направлению к центру города, к Адмиралтейству, к Академии художеств, к Сенату и Синоду, к местам, где по-прежнему стоят пятнадцать тысяч старых домов, переживших войну и Матвиенко, окруженных серыми пустотами, к местам, у которых редко бывает добрый гений, но обязательно есть история выживания.

Еще в начале 1914 года здесь, на Средней Рогатке, знаменитой своими яблоневыми садами, разбитыми в XVIII веке немецкими колонистами, за путевым Чесменским дворцом, где любила останавливаться Екатерина II на пути в Царское Село, собирались строить новый городской центр – Петербург рос, бурлил, жизнь переполняла его и лезла за край, как каша из сказочного горшочка. Градостроительные планы остановила Первая мировая. Потом Гражданская. Надолго.

И только в середине тридцатых идея нового центра на высоких, незатопляемых территориях вновь овладела умами властей. И закипела работа, вытолкнувшая из недр земли гору Дома Советов – символ аскетичного величия наступившей эпохи. Архитектор – Ной Троцкий. Не родственник – фамилия законная, по отцу. Но по линии Сима, как и мы по линии Иафета, родственник допотопного патриарха, в чью честь, как уверены петербуржцы, назван чреватый в былом невскими разливами месяц ноябрь.

Сняли леса с Дома Советов в 1941-м. И тут же на шесть лет идею нового центра заморозила Вторая мировая (в свежей громаде в блокаду располагался наблюдательный артиллерийский пункт маршала Говорова – Пулковские высоты были совсем близко, с верхних этажей видны невооруженным глазом – удобно корректировать огонь), так что в полной мере осуществились планы уже после того, как замирили немца, – к финалу пятидесятых.

Вырос целый район, серовато-бурый (в цвет природного камня), монументальный, гармоничный (впрочем, иной раз тяжеловаты балконы) и строгий, во главе со скалой Дома Советов, притягивающей к себе, точно рукотворная магнитная гора, окружающее пространство. Вырос и раскинулся вдаль и вширь окрест животворящего русла Московского проспекта от, примерно, триумфальной стасовской арки, поставленной, как лично вывел пером Николай I, в память подвигов победоносных российских войск в Персии, Турции и при усмирении Польши (самое грандиозное в мире творение из чугуна), и до, примерно, нынешней площади Победы. А отойди от поймы проспекта подальше в сторону, и – голая степь: пустыри, производственные и складские корпуса, предместья (потом это станет парком Победы, Воздухоплавательным парком, типовыми новостройками проспекта Гагарина и промзоной, перемежающейся теми же унылыми новостройками, вдоль Варшавской железной дороги).

К слову, здесь, на Московском проспекте (а был он в свое время и Царскосельским, и Забалканским, и Международным, и – совсем недолго – проспектом Сталина), как нигде бросается в глаза стратиграфия размежевания Петербурга с Ленинградом: от Сенной до Фонтанки – классицизм позапрошлого века, от Фонтанки до Обводного и пятнышком возле «Электросилы» – эклектика и сдержанный (именно здесь сдержанный) модерн начала века прошлого, и вдруг – гранитные цоколи, могучие фасады в гипсовых гирляндах, колоннады и огромные арки – мощный размах сталинского ампира. Нет, что ни говорите – была у нас великая эпоха.

И пусть ветку законодательной власти так здесь и не привили (в Доме Советов обосновалось научно-производственное объединение), район этот заворочался, как гром в туче, зашумел и, напитанный энергиями грандиозного замысла, зажил своей жизнью, включенной в общую сферу городского дыхания, и вместе с тем особой, отчасти замкнутой, лабораторной. Город в городе. Память о первоначальных планах сохранила топонимика – улица, на которую выходят тылы Ноевой глыбы, до сих пор называется улицей Ленсовета. А что с ней поделаешь? – нет у нее старого названия.

Наверное, это была последняя масштабная ленинградская стройка (в те же годы что-то похожее, но с меньшим размахом, возводили возле Нарвских ворот и в Автово), когда проектировщики и строители отдавали себе отчет в том, что в итоге в этих домах будут жить люди. Неспроста в эпоху передела, поздние восьмидесятые и девяностые, здешние квартиры порой обгоняли в цене хоромы золотого треугольника (Невский – Нева – Фонтанка) и Петроградки. Вне конкуренции оставался только изящный модерн Таврической улицы. И действительно – дома нового центра были монументальны и надежны, скверы зелены и широки, потолки высоки, комнаты просторны и светлы, а в кухнях зачастую даже были проведены мусоропроводы (потом их заваривали, чтобы перекрыть пути миграции тараканов). На фасадах здесь до сих пор не сыплется ни штукатурка, ни лепнина. То есть кое-где сыплется, но видно, как тяжело ей это дается.