Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Решив, что эти конфеты — скорее всего, знак расположения со стороны какой-нибудь нашей девчонки, я не стал ничего говорить, повернулся и зашагал к видневшемуся вдали дому Сяо Гэда.

Земля в лунном свете казалась мертвенно-белой, все было видно как на ладони, но тем не менее я то и дело спотыкался о камни, а когда приблизился к дому, обнаружил, что внутри горит свет. Подойдя к двери, я заглянул внутрь — Шестой Коготь, опершись на маленький квадратный столик, что-то читал, склонив голову к самой керосиновой лампе, отбрасывая позади себя огромную тень. В потонувшем во мраке углу смутно виднелись две сидящие фигуры. Услышав шорох, Шестой Коготь взглянул в сторону двери и сразу же меня узнал. Под его радостный крик: «Дядя!» — я переступил порог и разглядел, что в комнате сидели бригадир и жена Сяо Гэда. Бригадир, увидев меня, тут же стал прощаться: «Ну я пошел, а вы уж тут без меня посидите». Жена Сяо тихо сказала: «Оставайся, куда спешить?» Я пробормотал: «Да я так, попроведать». Не глядя на меня, бригадир произнес нечто невнятное и уселся снова. Я вдруг почувствовал, что в доме что-то не так и что явился я некстати, но, вспомнив про конфеты в руке, опустился на корточки перед мальчуганом и спросил: «Шестой Коготок, ты что читаешь?» Шестой Коготь смутился, высунул маленький язычок и, облизав губы, подтолкнул книжку ко мне. Увидев, что я сижу на корточках, жена Сяо Гэда мигом вытащила из-под себя крохотный табурет и протянула мне его со словами: «Садитесь, садитесь». Я отказался и принялся рассматривать книжку Шестого Коготка. Жена Сяо Гэда, продолжая уговаривать меня взять табурет, лихорадочно искала глазами, куда бы еще можно было присесть. Она засуетилась, и от ее поспешных движений лампа зашаталась, язычок пламени в лампе задрожал. Наконец все как-то разместились, и я выяснил, что книжка Шестого Когтя — роман в картинках с подписями. Страницы были перепутаны, где начало, где конец — неизвестно. Шестой Коготь попросил: «Ты мне перескажи». Перелистнув несколько страниц и внимательно изучив надписи к картинкам, я сообразил, что это «Речные заводи», а именно тот эпизод, где Сун Цзян убивает Си [63] Эпизод романа «Речные заводи» (XIV в.), в котором герой в гневе убивает интриганку, пытавшуюся его скомпрометировать. . Усердно тыча пальцем в картинку, Шестой Коготь любопытствовал: «А что тут делают эти дяденька и тетенька?» Мне ясно было, что этот дяденька убивает эту тетеньку, но вот как объяснить — за что? В городе такая литература давно уже была зачислена в «четыре старых» [64] Кампания по борьбе со старой идеологией, старой культурой, старыми нравами, старыми обычаями. , ее и след простыл, а тут вот в глухом углу неожиданно всплыла эта вредная книжка; в неярком свете лампы она казалась каким-то далеким воспоминанием. Неожиданно я почувствовал, что за годы революции все до того настрадались, что такая вот старая-престарая история нехитрого убийства может показаться чуть ли не убаюкивающей душу сказочкой. Пока я думал, что бы ему порассказать, Шестой Коготь вдруг прищурил один глаз, положил руку на мой сжатый кулак и лукаво спросил: «Дядя, а хочешь, угадаю, что у тебя там?» Только тут я вспомнил, что у меня в руке, и, смеясь, сказал ему: «Ну ты хитер, прямо как мышь». При этом я разжал руку и показал ему, что в ней. Шестой Коготь вздернул плечом и уже было потянулся обеими ручонками, но вдруг отдернул их, обхватил коленки и оглянулся на мать. Бригадир и жена Сяо Гэда, улыбаясь, смотрели на конфеты, но ничего не говорили. Я сказал: «Шестой Коготок, это тебе». Жена Сяо быстро возразила: «Ох, да вы сами ешьте». Мальчик глянул на меня и повесил голову. Я бухнул конфеты на стол, лампа даже подпрыгнула. «Шестой Коготь, бери!» Но он по-прежнему смотрел на мать. Жена Сяо Гэда тихо сказала: «Да уж бери, ешь». Шестой Коготь уверенно протянул руку и взял конфеты. Он поднес их к свету и стал рассматривать, нюхать, одну конфету крепко зажал в левой руке, другую осторожно развернул; лишний палец на правой руке при этом топорщился, чуть-чуть подрагивал. Мальчишка положил конфету в рот, плотно сжал губы, уставившись на огонь; вдруг он повернул лицо ко мне, глаза его просияли.

Я спросил у него: «А когда мы только приехали, тебе сколько конфет досталось?» Шестой Коготь тут же выплюнул конфету на бумажку: «Мне отец не разрешает просить у чужих». Жена Сяо Гэда улыбнулась. «У его отца нрав крутой, не помрет, видать, своей смертью…» Бригадир не отрываясь глядел на мальчика, потом вздохнул и встал: «Ладно, когда старина Сяо вернется, скажи, чтобы зашел ко мне». Я спросил: «А где старина Сяо?» Шестой Коготь радостно объявил: «Мой отец ушел на промыслы, забьет зверя, отправит с кем-нибудь в город на продажу, деньги будут». Говоря это, он осторожно завернул конфету в ту же бумажку и вместе с другой зажал в левой ладони. Жена Сяо Гэда провожала бригадира, уговаривая его еще посидеть. У двери бригадир задержался и вдруг спросил: «Старина Сяо с вами ни о чем не говорил?» Я заметил, что бригадир пристально смотрит на меня, но не задумался, почему он задал этот вопрос, и машинально покачал головой. И бригадир ушел.

Шестой Коготь весело болтал всякие пустяки, но у меня все не шли из головы слова бригадира, я не слушал и, распрощавшись с Коготком и его матерью, вышел.

Луна по-прежнему ярко светила; я без дела стоял на улице перед домом, озираясь по сторонам. На горах, куда только достигал взгляд, деревья были всюду повалены, они походили на мертвые тела. Ощущения тайны, которое охватило нас в день приезда, как не бывало. Откуда-то издалека, из мрака и пустоты, донесся крик кабарги, потом еще и еще. Я подумал, слышит ли его сейчас Сяо Гэда, и представил себе горы, где все теперь так изменилось. Сяо Гэда небось и не узнать знакомых троп, видно, тяжко ему в темноте приходится. Мало-помалу прохладный воздух стал забираться под штанины, и я отправился спать.

И вот все деревья на горе повалены. Утреннее солнце теперь нестерпимо слепит глаза. Работы в бригаде намного меньше, и я, отпросившись, отправляюсь в уезд — за конфетами, а заодно и проветриться. Еще темно, когда я встаю и бегу за пять километров на главную усадьбу госхоза, чтобы там поймать попутку до города. Потом на тракторном прицепе трясусь пять часов до уездного центра. Вдоль дороги тянутся лысые горы, лишенные деревьев, словно некая рука прошлась по их макушкам бритвой; все выглядит уже совсем не так, как в день нашего приезда. Люди в прицепе поговаривают о том, что недели через две начнут жечь поваленный лес — в этом году, не в пример прошлым, зрелище ожидается грандиозное. В уезде я, само собой, первым делом отправляюсь за конфетами. И не удерживаюсь — сразу съедаю несколько штук. Странно, но во рту у меня пересыхает, как будто ел я не сладкое, а что-то другое, и я ищу, где бы попить. Затем я тщательно обследую несколько столовок, а уж потом покупаю билет в кино. Показывают экранизацию «образцовой» пекинской оперы, тексты всех арий уже давно известны чуть ли не наизусть, и во время исполнения кто-нибудь подпевает с места. Неожиданно я обнаруживаю, что конфеты и впрямь вкусная вещь, и в темноте лопаю одну за другой, пока не соображаю, что это просто смешно и что надо же приберечь это сокровище. Больше я к конфетам не прикасаюсь. Проболтавшись два дня, я на тракторе возвращаюсь в горы.