Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Еще издали, приближаясь к бригадному поселку, я вижу вооруженных тяпками людей, занятых каким-то странным делом. Вблизи оказывается, что это наши роют мотыгами противопожарные полосы. Меня с порога встречают вопросом: «Чего купил поесть?» «Конфеты!» — отвечаю я с гордостью, и все тянутся за угощением. «Это для Шестого Когтя», — отнекиваюсь я, и тут кто-то говорит: «У Сяо Гэда неприятности». В страхе я спрашиваю, в чем дело, что произошло, и народ с удовольствием, отложив мотыги, предается повествованию.

Выясняется, что Сяо Гэда родом из Гуйчжоу, то есть житель гор. В молодые годы прямо из родного угла попал в армию. В части быстро оценили его твердый характер, выносливость, его умение лазать по горам и отправили в разведку. В шестьдесят втором во время больших учений, когда проверяли часть, Сяо Гэда отличился, его назначили командиром отделения разведчиков. Как раз в этот период власти соседней страны, будучи не в состоянии справиться с бандитами в приграничном районе, и обратились с просьбой к нашим дислоцированным с этой стороны границы войскам. Остатки мятежников между тем были обучены и хорошо вооружены, так что без боев, и серьезных, обойтись не могло. Самым подготовленным считалось отделение Сяо Гэда, ему и поручили войти первым в занятый мятежниками район. Сяо Гэда, взяв человек восемь и просочившись в суточном марш-броске между порядками противника, обнаружил штаб мятежников. Он располагался на круче и усиленно охранялся, но горная подготовка всегда была коньком Сяо Гэда. Со своими бойцами он без альпинистского снаряжения прошел пятидесятиметровую скалу, чего, конечно, в штабе противника никак не ожидали. Штаб был взят с тылу без единого выстрела. Сяо Гэда приказал подчиненным установить с помощью захваченной у мятежников рации прямую связь со своей частью. Приказ командования был — взяв рацию, возвращаться в расположение войск назад через границу, не ввязываясь в дальнейшие боевые действия. Сяо Гэда потащил рацию на себе. С ним был еще один боец родом из Сычуани. Рация вещь тяжелая; разумеется, они выбились из сил, их томила жажда. Но, как назло, по пути не попадалось ни одного ручья. Искать воду, тем самым уклоняясь от маршрута, не решились, можно было опоздать. Но тут, на счастье, встретилась им мандариновая плантация. Для сычуаньца мандарины еда привычная, и он попросил Сяо Гэда разрешить ему съесть парочку. Сяо Гэда сначала не соглашался, считая это нарушением дисциплины. Но потом подумал, что его подчиненному и впрямь тяжело приходится, и сказал: «Ладно, возьми один, деньги положи под дерево». Мандарин был съеден, и тут они сообразили, что наши деньги за границей не ходят, а оставить вместо них было нечего. В конце концов, поразмыслив, решили, что один мандарин — небольшой ущерб, и поспешили дальше. Операция завершилась полным успехом. В части на построении действия отделения Сяо Гэда получили соответствующую оценку, отделение было названо отличным. Еще не стряхнувшие походную пыль бойцы стояли чумазые в первой шеренге на смотре, устроенном по случаю приезда начальства. Начальство примчалось на машине и сразу направилось к бойцам с приветствием. Те гаркнули в ответ так, что содрогнулись небо и земля. Бойцов начальство любило отеческой любовью, всем жало руки и хлопало по плечу. А на солдатах из отделения Сяо Гэда оно принялось даже самолично обдергивать форму. Оглаживая и похлопывая того самого сычуаньского бойца, начальник натолкнутся на круглый предмет в кармане и весело осведомился, что, мол, это такое. Сычуанец побелел как полотно, но Сяо Гэда велел ему отвечать на вопрос. Боец медленно вытащил предмет, оказалось, что это мандарин. Кровь бросилась Сяо Гэда в голову, и, не дожидаясь объяснений, он подскочил и пнул того по ноге. Сами понимаете, что за удар у разведчика — сычуанец рухнул тут же, нога сломана… Начальник не стал даже разбираться, что к чему, — дикое поведение Сяо Гэда привело его в ярость, и он тут же лишил Сяо Гэда звания отличника за староармейские замашки. Когда же стали известны обстоятельства дела, в назидание всей армии и отделение лишили звания отличного. Сяо Гэда был вне себя, у него прямо дым из ушей валил. Считая, что его обидели, и притом не по делу, он подал прошение об увольнении в запас. Дисциплина в части соблюдалась строго, и удерживать его не стали. Правда, просьбу Сяо Гэда, чтобы его не отправляли по месту прежнего жительства, удовлетворили. Имея за плечами взыскание, Сяо Гэда не мог показаться на глаза старикам в своей горной деревушке; так он и очутился в госхозе и здесь пропадает в горах с утра до вечера, благо местность была ему знакома. Однако мало-помалу он перестал понимать, для чего это хороший лес сводят и выжигают, заменяя «полезными деревьями» ничуть не «вредные»; такая арифметика казалась ему непонятной, и, само собой, он высказывал некоторые сомнения в разумности этих мероприятий. Когда началась «культурная революция», Сяо Гэда тут же «разоблачили» как «среднего элемента», и это стало одной из первых мер преобразователей-цзаофаней. Его послали на капусту, лишив тем самым возможности ставить палки в колеса делу окультуривания природы. Несколько дней тому назад, когда мы рубили то большое дерево, Сяо Гэда, спустившись вниз, пошел к секретарю и сказал, что учащимся нельзя разрешать одним валить деревья, иначе могут быть несчастные случаи. На это секретарь ответил, что, мол, наши маленькие генералы [65] Имеются в виду хунвэйбины. сами рвутся в бой, к тому же показатели у них неплохие, и наверху сейчас их как раз ставят в пример, так что нечего Сяо Гэда вылезать со своей заботой. Тут секретарь и вспомнил, что обязан следить за процессом исправления Сяо Гэда, и написал наверх; в донесении слова Сяо Гэда расценивались как новая вылазка.

Я вздохнул и сказал: «Ну ясно, Сяо Гэда додумался в глаза заявить секретарю, что тот своих прямых обязанностей не выполняет, кто ж такое стерпит — это же вопрос престижа…» Кто-то другой заговорил: «Ли Ли тоже сбрендил… Говорит, что надо срубить еще и то дерево, что на горе напротив, то есть «лесного царя». Искореним, мол, суеверия…» Многие были недовольны, что Ли Ли, мол, лезет не в свое дело; мне тоже так показалось. За разговорами подоспел конец рабочего дня, все пошли домой, продолжая по пути болтать, спрашивали меня, как я провел время в городе; с тем и добрались до бригадного поселка.

Придя в общежитие и даже не почистившись с дороги, я схватил конфеты и отправился к Шестому Когтю. Шестой Коготь, увидев конфеты, пришел в неописуемый восторг, засуетился, затормошил мать — ему нужна была какая-нибудь емкость, куда бы он мог спрятать свои конфеты; он вытащил две конфетные обертки и показал их мне — на каждой было по дырке, и я не мог сообразить, что к чему, пока Шестой Коготь не объяснил сердито: «Крысы! Крысы!» Вдоволь обругав крыс, он тщательно расправил конфетные бумажки и аккуратно заложил их между страницами своей книжки с картинками. При этом он уверял, что эти «серебряные» бумажки с металлическим блеском останутся красивыми, даже если их прогрызут еще и в других местах, и что, когда он вырастет большой и станет рабочим, он обклеит этими обертками ручку тесака, который у него к тому времени заведется, и это будет самый красивый тесак во всем госхозе. Жена Сяо Гэда нашла для мальчика коробку из бамбукового ствола, но Шестой Коготь решил, что она совершенно не годится — крыса своими зубами прогрызает даже деревянный чемодан, а бамбук ей и вовсе нипочем. Неожиданно я обнаружил, что в помещении есть пустая бутылка, и высказал соображение, что крысе не прогрызть стекла. Хваля меня за сообразительность, Шестой Коготь запихал конфеты, одну за одной, в бутылку. Бутылка заполнилась, но на столе оставалось еще три конфеты. Шестой Коготь медленно двинул одну по столу, пока она не оказалась передо мной. Потом он молниеносно заменил ее на зеленую. Вторую конфету он так же медленно передвинул по столу к матери, объявив, что это — ей. Жена Сяо Гэда подпихнула конфету Шестому Когтю; подумав, тот передвинул ее в самый центр стола, сказав, что она оставляется отцу. Одну конфету мальчик оставил себе. Вслед за ним передвинул на центр свою конфету и я. Посмотрев на это дело, Шестой Коготок заключил: «Отцу — две?» «У тебя же целая бутылка», — сказал я. Поразмыслив над этим, Шестой Коготь и свою конфету поместил в центр маленького столика. Глядя, как мальчуган собирает со стола шестым пальчиком оставшиеся крошки леденцов и отправляет их в рот, я спросил: «А где папа?» «На капусте», — не прекращая своего занятия, сказал Шестой Коготь. Попрощавшись с матерью и сыном, я вышел под настойчивые расспросы жены Сяо Гэда о цене конфет. Деньги я взять отказался, и она все причитала: «Отец узнает, ругаться будет… Хоть бамбуковых побегов сушеных возьмите…» Это лакомство я тоже не взял, и жена Сяо смотрела мне вслед опечаленно.