Владимир Медведев - Заххок (журнальный вариант)

Нет, не стану я дожидаться, пока придет… Я вообразила гнусную морду Зухуршо, и меня передернуло. Темная, масляная. Вот уж вправду Черноморд. Только никакой витязь от него не спасет…

А тут еще мама:

— Я ночи не сплю, думаю о том, что будет… Боже, боже мой! И ты, и Андрей… В какое страшное место мы попали. Как я могла быть такой легковерной и согласилась привезти вас сюда. Из огня да в полымя…

Я попыталась вернуть прежнее настроение.

— Мама, все образуется.

Но я тоже полночи уснуть не могу. Слышу, мама не спит, изводит себя из-за нас с Андрюшкой. А меня иногда дикая злость на Андрея одолевает. Если бы не он, нас бы сюда не занесло. Не знаю, о чем мы думали, когда в Ватане сидели и ждали, как кролики перед удавом. Надо было просто уехать куда глаза глядят. В Куляб, Курган-тюбе, куда угодно… Пусть бы убили по дороге. Все лучше, чем здесь. Ненавижу этот кишлак, ненавижу дедушку, который нас уговорил, ненавижу дядю Джоруба. Тоже мне мужчина, глава семьи… Он теперь со мной глазами не встречается. Стыдно ему…

А теперь приходится злиться на саму себя.

Вчера к дедушке пришли гости, а тетя Дильбар послала меня отнести угощение. В мехмонхоне сидели три человека. Мальчишка, Карим, мой несостоявшийся жених. Понурый, с таким грустным видом, что мне стало его жаль, хотя замуж за него я не пошла бы ни за какие коврижки. Еше были тот военный, Даврон, и противный урод, староста. Он мерзко на меня пялился, хотелось подойти и дать по роже.

Потом я пошла в летнюю кухню вскипятить еще чаю. Тетя Дильбар уже ушла. Я поставила кумган на очаг, подбросила на угли хворост и засмотрелась, как разгораются и пляшут красные языки пламени. Люблю живой огонь. Тот, что у нас в Ватане на плите в газовых горелках, какой-то ненастоящий, не огонь даже, а шипящее однообразное горение голубого химического цвета. Скука. А когда горят хворост и поленья, кажется, происходит что-то волшебное и очень хорошее… Вдруг вспомнился недавний сон. Приснилось, что я, совсем как в жизни, стою с нашим старым почерневшим от сажи кумганом перед очагом. Из жерла печи бьет жуткий огонь — не подступиться. Наконец решаюсь: ставлю кувшин в пламя, отдергиваю руку. Кумган падает, вода заливает огонь. Кто-то из темноты кричит страшным голосом: «Зажги! Зажги!» Я проснулась. Ничего, кажется, особенно пугающего не увидела, а сердце колотится, как сумасшедшее…

Обычно сны я сразу же забываю, а этот почему-то привязался. У мамы допытываться, что он означает, — высмеивать начнет. Я пошла к тете Дильбар, она спросила:

— Ты обожглась? Если кто увидит, что огонь одежду поджег или часть тела, его постигнет беда.

— Вроде нет.

— Хвала Богу. А очаг опять разожгла?

— Тетушка, не знаю. Я сразу проснулась.

Тетя Дильбар задумалась.

— Когда видишь, что развела огонь, чтобы согреться или других согреть, значит, найдешь полезное дело и избавишься от нищеты. А раз не знаешь… По-всякому можно толковать. Э, доченька, не грусти, жизнь у тебя счастливой будет.

Вспомнила я и подумала: «Ну как же. Счастливая! Вот оно, счастье, и привалило». Я гнала от себя мысли о предстоящем замужестве. Твердо решила: не дамся. Пока не знаю, как, но ни за что не дамся. И стараюсь больше об этом не думать…

Потом я увидела того военного, Даврона. Он вошел под навес и спросил:

— Зарина, можно с тобой поговорить?

Симпатичный дядька. Сразу видно, что сильный, и весь какой-то ладный, подтянутый. Лицо гладко выбрито, усы аккуратно подстрижены. Форма чистенькая, выглаженная, говорит очень чисто и правильно. От русского не отличишь.

Я ответила:

— Отчего же не поговорить. Можно.

Наверное, немного грубо получилось. Даврон все же спас нас тогда, на дороге, и все мы ему очень благодарны, но мне не понравилось, как он разглядывал меня, будто изучал или с кем-то сравнивал.

Он, видимо, не знал, с чего начать, тогда я спросила:

— Вы про Андрюшу правду или просто так сказали? Там, в мехмонхоне. Наверное, не хотели при дедушке говорить, как на самом деле…

— Я всегда говорю правду. У твоего брата все нормально. Служит.

— Этот ваш начальник… его не обижает?

— Не обижает. Я не разрешу. И тебя не обидит.

— Я сама не дам себя обидеть.

Он сказал:

— Надя, ты…

Я поправила:

— Зарина.

Он как-то странно посмотрел.

— Да, конечно. Зарина. Извини… Ты смелая девушка, но Зухур тебя не обидит. Слово мне дал.

У меня внутри настолько заледенело от мыслей о проклятом замужестве, что я не сразу оттаяла. Не могла поверить. Потом вспомнила, как все было, и сказала:

— Он вас обманет. Он пообещал, а сам Андрюшку приказал забрать.

— Не соврет. Побоится. К тому же я постоянно буду рядом. И не дернется.

Он говорил так уверенно, выглядел таким надежным.

— Сомневаешься? Я бы тоже сомневался, факт. Почему вообще допустил сватовство? Тогда были другие обстоятельства. Рассказать не могу. Очень серьезные. Но все уже позади. Поверь, теперь ты в безопасности.

Я спросила:

— А как же Андрей? Брата тоже отпустите?

— Его не могу.

Я чуть не лопнула от возмущения:

— Скажите лучше: не хочу! Или вы не командир? Боитесь, что этот ваш… начальник… не разрешит отпустить?

— Пусть послужит. Всякий парень должен служить.

И как раз закипела вода. Чтобы не наговорить еще больше грубостей, я подхватила кумган и ушла.

Наверное, все испортила. Он рассердился и не станет помогать. И пусть. Разве я могла не заступиться за брата?

Позавчера, или точнее вчера ночью, я принял решение. Остаюсь в Санг-даре. Без меня Зухур сожрет здешних мужиков. Разграбит. Превратит в рабов. Не сам Зухур, так тот, кто его скинет. Каюм или какая-нибудь другая сволочь. В общем-то, мне по барабану, что станется с местными. Они чужие. Я не давал им никаких обязательств. Я не люблю горы. Вражеская территория. Необходимо постоянно быть настороже. В любую минуту дня и ночи ждать нападения. Вероятно, Афган приучил. Знаю, некоторые ностальгируют. Скучают по горам. Война, мол, войной, а горы — это мощь, величие, красота… Для кого угодно, только не для меня. Горы — это постоянное чувство опасности. Но я не хочу взваливать на себя дополнительный груз вины. Уеду и всегда буду помнить, что бросил этих людей в беде…

Выходит, вроде подхватываю факел Сангака. Юмор! Устанавливаю порядок и справедливость на крошечном плацдарме. В одном отдельно взятом ущелье. А куда деваться? К тому же, дело десятое, но я и сам могу подохнуть с голоду, когда выйду из ущелья в пустоту, заваленную обломками. Ни кола, ни двора, ни гроша в кармане.

Вчера утром поставил в известность Зухура:

«Берешь меня в долю. Конкретный процент и прочие условия изложу потом. Второе: ты завязываешь валять дурака и корчить из себя царя-дракона. Серьезно берешься за дело».