Владимир Медведев - Заххок (журнальный вариант)

Вновь наступило тяжелое молчание. Наконец отважился простодушный Зирак. Подскочил к куче, схватил камень, отчаянно вскрикнул:

— Иэх! — неловко замахнулся и бросил.

Опять не добросил. Даже молодые не засмеялись.

Затем в толпе поднялся ропот:

— Э, проклятый Горох! Людей измучил.

— Даже умирать исхитрился по-особому.

Я чувствовал, как копилось, нарастало, усиливалось мучительное напряжение. Достаточно вскрика, громкого звука, резкого движения, и мои односельчане не выдержат — бросятся всем скопом казнить несчастного.

В это время откуда-то из глубины толпы возник Маддох — парень нервный, слабый, болезненный — и подобно сомнамбуле двинулся к кучке камней. Мужики следили за ним с угрюмой сосредоточенностью, а он почти уже доплелся до угла мечети, когда я крикнул что было сил:

— Маддох!

Он замер на месте, будто только того ждал, чтоб его остановили. Мужики повернулись и с тем же хмурым вниманием уставились на меня.

— Нельзя Гороха жизни лишать! — выкрикнул я и умолк.

Я не знал, как удержать односельчан от ужасного деяния, в котором они будут горько раскаиваться. Что сказать? Чем их убедить? А Шер? С отчаянием я сознавал, что его гордое сердце глухо к доводам разума.

Народ мрачно ждал продолжения, затем недобро заворчал.

— Почему нельзя? — зло спросил Кафтар. — Тоже потребуешь, чтоб мы сами причину искали?

И в этот миг внезапно пришли слова. Я заговорил громко, уверенно, словно по чьей-то подсказке. Не к мужикам обратился — к Шеру:

— Эй, Шер, вот ты выращивать кукнор собрался. Подумал ли, как продавать? Знаешь ли нужных людей? Известны ли тебе цены? Умеешь ли торговаться? Мы, горцы, не торговые люди. Торговли у нас испокон веков не бывало, нам, деревенским простакам, в коммерческие дела соваться — что под зубья пилы попасть…

— Ако Джоруб, не время сейчас… — прервал меня Шер.

— Время, — сказал я. — Потом поздно будет. Собираемся убить единственного среди нас волка, который под дождем побывал. В тюрьме сидел, среди разного народа потерся. Знакомцев наверняка завел, которые темными делами занимаются…

Словно Иблис мне нашептывал. Я образованный человек, в Сатану не верю, но трудно представить, чтобы кто иной мог внушить эти сатанинские аргументы. Я видел, что Шеру они приходятся по душе. Скрестив руки на груди, он не отводил с меня взгляда — к доводам корысти его гордое сердце прислушивалось с большой охотой.

— Ум имеет хитрый, изворотливый, — продолжал я. — Случайно ли Зухуршо его старостой поставил? Такой советчик и тебе, Шер, пригодится…

— Уверены, ако, что у него знакомцы нужные есть? — проговорил Шер с сомнением.

— Спроси. Пусть он скажет.

В один миг я очутился около Шокира, сдернул мешок. Тюбетейка слетела, редкая щетина на черепе Гороха была припорошена мучной пылью, отчего могло показаться, что он поседел за минувшие несколько минут. Я спросил:

— Слышал разговор? Теперь адвокатствуй за себя сам.

Горох поковылял к Шеру. Они долго и негромко беседовали, Шер внимательно слушал Шокира, покачивая ногой сверток с головой бывшего властителя как футбольный мяч.

Народ растерянно гудел. К Табару, товарищу Шера, герою, победителю боевиков Зухура, протолкался простодушный Зирак:

— Сынок, стало быть, прощаем Гороха? Как же так? Шахид сказал…

Табар поправил ремень автомата:

— Шахид велел: «Причину найдите». Нашли?

Зирак смутился и промямлил:

— Пока не придумали.

— Коли причины нет, то и убивать нет нужды, — сказал Табар.

Мужики, что слушали разговор, переглянулись. Джав, пастух, заключил:

— Мешок, выходит, больше не нужен, — и пошел забирать свое добро.

Скомканный куль валялся посреди площади, напоминая огромный змеиный выползень. Я подумал: «Каким явится нам Горох, сменив кожу, выскользнув из смертельной оболочки?»

Да, я уберег односельчан от коллективного убийства, однако кто знает, сколько несчастий принесет в будущем мое вмешательство. В этом мире, создавая что-либо одно, всегда разрушаешь нечто другое. Чтобы испечь хлеб, надо извести дерево на дрова. Чтобы получить муку, надо раздробить зерно. Чтобы получить зерно, надо срезать колос…

Понимание жестокой диалектики мало меня утешало. Что ни говори, я принял участие в разрушении нашей прежней жизни. Хоть малым, но помог Шеру в черном деле. Спас Гороха и, хуже того, — возможно, вернул ему власть. Я мог бы, конечно, сказать в свою защиту, что развал давно начался без меня, исподволь, незаметно, когда распалась большая община, Советский Союз. Мог бы сказать, что тогда-то и поползли бесшумно первые трещины в нашей сельской общине, хотя мы не замечали, не слышали, как надламываются основы. Но это жалкое оправдание… Как теперь жить?

Что всех нас ждет? Я молил Бога, в которого не верю, чтобы он оставил жизнь Зарине. Молил, чтобы спас Андрея — наш бедный мальчик словно в воду канул. Ни слуху о нем, ни духу. Только паршивец Теша, сын глухонемого Малаха, пришел недавно и сказал, что Андрея послали вместе с другими в Верхнее селение усмирять мужиков. Вернулся ли оттуда? Может, ранен? Жив ли? Что станется с Верой, если она лишится детей?..

А я? Андрей и Зарина заменили мне родных детей, которых у меня никогда не будет. Давно знаю, что не Дильбар тому виной. Должно быть, какой-то сбой в генетическом аппарате сделал меня бесплодным. Несчастье — смерть брата — наделило меня сыном и дочерью, которых я не сумел сберечь… Как смогу жить, если их потеряю?

Мой зять Сангин словно подслушал мои горестные мысли. Обнял за плечи:

— Да, брат, печальный нынче день. Шахида похороним, потом Додали хоронить придется… Э-э-э, шурин, да ты и этого не знал?! Сегодня утром Додали умер. Тот, что на той стороне жил. Одна беда за другой…

Не ответив Сангину, я пошел прочь. Дома свои беды ждут-дожидаются.

Солнце уже пересекло зенит. На ярко освещенной земле лежали резкие черные тени, отчего казалось, что не солнце, а луна заливает округу холодным мертвенным светом. С сокрушенным сердцем я брел вверх по крутой улице и слышал, как высоко над селением, где-то на горе, пронзительно свистит дурачок, а с той стороны реки доносится сквозь шум воды погребальный вдовий плач:

Таджикская национальная борьба.