Исабель Альенде - Остров в глубинах моря

— Мы будем вынуждены вести переговоры о достойной капитуляции, комиссар, поскольку я не вижу, откуда можно взять подкрепление, — резюмировал Реле, бледный, с темными кругами под глазами, с примотанной к груди рукой на кое-как состряпанной перевязи и свисающим пустым рукавом мундира.

— Я знаю, подполковник Реле. И я хорошо это обдумал. Под Ле-Капом лагерями стоят более пятнадцати тысяч мятежников. Они и станут тем подкреплением, в котором мы так нуждаемся, — ответил Сонтонакс.

— Негры? Не думаю, что они захотят вмешаться в это дело, — высказался Реле.

— Они это сделают — в обмен на освобождение. На свободу для них и их семей.

Эта идея принадлежала не ему, она пришла в голову Захарии, которому удалось увидеться с комиссаром во второй раз. К тому времени Сонтонакс уже навел справки и точно знал, что Захария — раб, и понял, что тот поставил на кон свою жизнь, потому что если бы победил Гальбо, что выглядело уже неизбежным, и если бы стало известно о его роли информатора, то он был бы разъят на куски — прилюдно колесован на площади. Как объяснил Захария, единственным подкреплением, которое мог заполучить Сонтонакс, были мятежные негры. Только нужно предложить им достаточный стимул.

— Кроме того, они получат право на добычу в городе. Что вы думаете об этом, подполковник? — с видом триумфатора заявил Сонтонакс Реле.

— Рискованно.

— Сотни тысяч восставших негров рассеяны по острову, а я добьюсь того, чтобы они присоединились к нам.

— Большая их часть сейчас на испанской стороне, — напомнил ему Реле.

— В обмен на свободу они встанут под французское знамя, уверяю вас. Я знаю, что Туссен, между нами, желает вернуться в лоно Франции. Наберите небольшой отряд чернокожих солдат и сопроводите меня для переговоров с мятежниками. И поберегите руку, братец, как бы не было воспаления.

Этьен Реле, не веривший в успех этого плана, был изумлен, увидев, с какой быстротой восставшие негры приняли их предложение. Белые не раз их предавали, тем не менее они уцепились за эту слабую надежду освобождения. Разграбление города было почти таким же мощным стимулом, как и свобода, потому что они уже неделями сидели без дела и тоска начинала разъедать их души.

Тулуз Вальморен первым с высоты своего балкона увидел черную массу, катившуюся на город с холма. Он не сразу понял, что это такое, ведь зрение его было уже не таким острым, как раньше; к тому же в воздухе висела дымка, а очертания предметов как бы подрагивали от жары и влаги.

— Тете! Иди сюда, — позвал Вальморен. — Скажи мне, что это там такое!

— Негры, месье. Тысячи негров, — ответила она, не удержавшись от дрожи — смеси ужаса перед тем, что на них надвигалось, и надежды на то, что среди них был Гамбо.

Вальморен разбудил храпевших в зале патриотов и отправил их объявить тревогу. Вскоре горожане бросились по домам, закрывая за собой на засовы окна и двери, в то время как люди генерала Гальбо приходили в себя после попойки и спешно готовились к битве, проигранной еще до ее начала, хотя в тот момент они этого еще не знали. На каждого белого солдата приходилось пятеро негров, и эти негры надвигались, воспламененные безумным мужеством, источником которого был Огун. Сначала послышался ужасающий шквал визга, воинственных воплей и режущего слух воя военных раковин, громкость которого все возрастала. Мятежники оказались гораздо более многочисленны и находились гораздо ближе, чем кто-либо мог заподозрить. Они обрушились на Ле-Кап в сопровождении оглушительного шума, почти голые, плохо вооруженные, без порядка и согласованности, готовые сровнять с землей буквально все. Теперь они могли отомстить за себя и отвести душу, разрушая все вокруг при полной безнаказанности. В мгновение ока появились сотни факелов, и город превратился в единый язык пламени: деревянные дома загорались один от другого, улица за улицей, целыми кварталами. Стало невыносимо жарко, небо и море расцвели красными и оранжевыми красками. Среди потрескивания пламени и грохота разваливающихся в дыму домов ясно слышались триумфальные крики негров и проникнутые животным ужасом — их жертв. Улицы наполнились телами, попираемыми и ногами атакующих, от которых в панике бежали их жертвы, и копытами тысяч сбившихся в кучи лошадей, вырвавшихся из конюшен. Никто не мог оказывать сопротивление подобному натиску. Большая часть матросов была уничтожена в первые же часы. Однако регулярные войска Гальбо еще пытались спасти белое гражданское население. Тысячи беглецов устремились к порту. Некоторые пытались нагрузиться узлами, но через несколько шагов бросали их, подгоняемые спешкой бегства.

Из окна второго этажа Вальморен имел возможность с одного взгляда оценить ситуацию. Пожар был уже близко, и одной искры хватило бы, чтобы дом его превратился в костер. По боковым улочкам бежали банды блестящих от пота и крови негров, без всяких колебаний бросающихся на оружие тех немногих солдат, что еще стояли на ногах. Атакующие падали дюжинами, но сзади уже напирали другие, перепрыгивая через груды тел своих товарищей. Вальморен увидел толпу негров, которые окружили белую семью, пытавшуюся добраться до мола: две женщины и несколько ребятишек под защитой пожилого мужчины, по всей видимости отца семейства, и пары юношей. Белые, вооруженные пистолетами, смогли сделать по одному выстрелу в упор, но тут же их поглотила черная орда, и они исчезли. Пока несколько негров повыше поднимали за волосы отрезанные головы, другие выбили дверь уже занявшегося с крыши дома и устремились туда с громкими воплями. И тут же полетели из окон обезглавленное тело женщины, потом мебель и пожитки, пока самих нападавших из дома не выгнали языки пламени. Через несколько секунд Вальморен услышал первые удары в парадную дверь теперь уже своего дома. Ужас, сковавший его, не был для него внове — это чувство ему уже случилось пережить, оно было точно таким же, как когда он бежал с плантации, следуя за Гамбо. Он отказывался понимать, как все могло так быстро перевернуться, как совместное буйство пьяных матросов и белых солдат на улицах, которое, как уверял Гальбо, продлится всего несколько часов и закончится несомненной победой, сменилось этим кошмаром разъяренных негров. Пальцы, которыми он сжимал оружие, были так сведены судорогой, что стрелять он все равно не смог бы. Его заливал кислый нот, зловоние которого было узнаваемо: это запах бессилия и ужаса истязаемых Камбреем рабов. Он чувствовал, что жребий его брошен, как у рабов на его плантации, и выхода у него нет. Накатила сильная тошнота и невыносимое желание забиться в угол в параличе отталкивающей трусости. Горячая жидкость смочила панталоны.