Исабель Альенде - Остров в глубинах моря

Тете стояла посреди комнаты: в складках юбки спрятались дети, в обеих руках — пистолет дулом вверх. Надежду на встречу с Гамбо она уже потеряла, потому что, даже если он сейчас и в городе, ему не удастся добраться до нее раньше, чем этому отребью. Одной защитить Мориса и Розетту ей не под силу. Увидев, как Вальморен обмочил от страха штаны, она поняла, что ее жертва — расставание с Гамбо — была напрасной, потому что хозяин не способен их уберечь. Лучше было бы пойти вместе с мятежниками и рискнуть взять детей с собой. Картина того, что вот-вот произойдет с ее детьми, придала ей безоглядное мужество и ужасающее спокойствие тех, кто готов умереть. Порт был всего в двух кварталах, и, хотя это расстояние казалось в данных обстоятельствах непреодолимым, другого пути к спасению не было. «Мы выйдем сзади, через черный ход», — заявила твердым голосом Тете. Главная дверь гудела от ударов, уже слышался звон разбиваемых окон первого этажа, но Вальморен полагал, что внутри они будут в большей безопасности, может, им удастся где-нибудь спрятаться. «Они подожгут дом. Я беру детей и ухожу», — сказала она, повернувшись к нему спиной. В эту секунду Морис высунул свою перепачканную слезами и соплями мордочку из складок юбки Тете и побежал обнять отца за ноги. По Вальморену пробежала судорога любви к этому мальчику, и он вдруг осознал всю постыдность своего состояния. Он никак не мог допустить того, что если сын его каким-то чудом выживет, то будет вспоминать отца трусом. Он глубоко вздохнул, стараясь унять в теле дрожь, засунул за пояс один пистолет, взвел курок у другого, взял Мориса за руку и почти волоком потащил его вслед за Тете, которая, с Розеттой на руках, уже спускалась по узкой винтовой лестнице, соединявшей второй этаж с комнатами прислуги в подвале.

Через дверь для прислуги они вышли на заднюю улочку, усеянную обломками и осколками, покрытую пеплом от горящих домов, но безлюдную. Вальморен чувствовал, что ничего здесь не знает, он никогда не пользовался ни этой дверью, ни этим переулком и не знал, куда он ведет, но Тете шла вперед уверенно, прямиком в самое пекло битвы. В тот самый момент, когда встреча с разъяренной толпой казалась уже неминуемой, они услышали выстрелы и увидели небольшой отряд регулярных войск Гальбо, которые уже не пытались спасти город, а отступали к кораблям, обороняясь. Они стреляли, подчиняясь приказу, спокойные, не сминая рядов. Мятежные негры занимали часть улицы, но пули держали их на расстоянии. Тогда-то Вальморен в первый раз обрел способность к здравым суждениям и понял, что для колебаний нет ни секунды. «Бегом! Вперед!» — крикнул он. Они бросились вслед за солдатами, просочились сквозь их ряд и вот так, прыгая между лежащими телами и горящими обломками, преодолели пару самых длинных в их жизни кварталов вслед за прокладывающим им дорогу огнестрельным оружием. Не понимая, как это случилось, они оказались в порту, освещенном, как в ясный полдень, пламенем пожара. Там уже скопились тысячи беженцев, которые все прибывали. Несколько рядов солдат защищали белых, стреляя в наступавших с трех сторон негров, а между тем народ отчаянно сражался за место в оставшихся шлюпках. Организацией отступления никто не занимался — это была объятая страхом толпа. В отчаянии некоторые бросались в воду и пытались добраться до кораблей вплавь, но море кишело акулами, привлеченными запахом крови.

Тут появился генерал Гальбо, верхом, с женой на крупе лошади, в окружении небольшого отряда преторианской гвардии, который служил ему защитой и расчищал путь, колотя прикладами по толпе. Атака негров застала Гальбо врасплох; это было последнее, чего он мог ожидать, но он сразу же понял, что ситуация коренным образом изменилась и единственное, что ему оставалось, — попытаться спастись. Времени ему хватило ровно на то, чтобы забрать жену, которая уже несколько дней лежала в постели, приходя в себя после приступа малярии, и понятия не имела о том, что происходило за стенами дома. Она была в дезабилье, прикрыта лишь шалью, босая, волосы собраны в косу за спиной, на лице — отсутствующее выражение, словно она не воспринимала ни боя, ни пожара. Каким-то чудом она добралась до этого места невредимой, в то время как у мужа ее были подпалены борода и шевелюра, а одежда порвана и покрыта пятнами крови и сажи.

Вальморен бросился к генералу, вынимая на ходу пистолет, смог пробраться между гвардейцами, встал перед мордой лошади и схватился свободной рукой за ногу офицера. «Лодку! Лодку!» — умолял он того, кого считал своим другом, но Гальбо ответил, отпихнув его ногой в грудь. Волна ярости и отчаяния накрыла Вальморена. Он отбросил ходули хороших манер, которые служили ему поддержкой все сорок три года его жизни, и превратился в загнанного дикого зверя. С небывалой для себя силой и ловкостью он подпрыгнул, схватил за талию генеральскую супругу и одним резким движением сдернул ее с коня. Женщина упала, разметав ноги, на горячую мостовую, и, прежде чем охрана генерала успела отреагировать, Вальморен приставил к ее голове пистолет. «Лодку, или я пристрелю ее на месте!» — пригрозил он с таким убеждением в голосе, что ни у кого не возникло сомнений в том, что он так и сделает. Гальбо остановил своих солдат. «Хорошо, дружище, успокойтесь, я достану вам лодку», — произнес он хриплым от дыма и пороха голосом. Вальморен схватил женщину за косу, поднял ее с земли и заставил идти впереди себя, приставив к затылку дуло пистолета. Шаль осталась лежать на земле, и сквозь тонкую ткань сорочки, просвечивающей в огненном свете этой бесовской ночи, виднелось ее тонкое, подвешенное в воздухе на косе тело, продвигавшееся вперед толчками, на кончиках пальцев. Так они добрались до ожидавшей Гальбо лодки. В последний момент Гальбо попытался торговаться — место было только для Вальморена и его сына — и привел свой аргумент: не могут же они оказать предпочтение мулатке, в то время как тысячи белых отталкивают друг друга, стремясь сесть в лодку. Вальморен выставил генеральскую жену на край мола, над красными от отблесков огня и крови волнами. Гальбо понял, что при его малейшем колебании этот обезумевший человек бросит ее на корм акулам, и сдался. Вальморен со своими домашними сел в лодку.

Спустя месяц на развалинах Ле-Капа, представлявших собой груды покрытых пеплом обломков, Сонтонакс провозгласил освобождение рабов в Сан-Доминго. Без их поддержки он не мог бороться со своими внутренними врагами и с англичанами, к тому времени уже оккупировавшими южную часть острова. В тот же самый день Туссен в своем лагере на испанской территории также объявил об освобождении. Под документом он поставил подпись: Туссен-Лувертюр — имя, под которым и вошел в историю. Ряды его сторонников все множились, он обладал большим влиянием, чем любой другой вождь мятежников, и к тому времени уже подумывал сменить знамя, потому что только республиканская Франция признает свободу его народа, которую ни одна другая страна не была расположена терпеть.