Roger Peyrefitte - Особенная дружба

Жоржу

Спасибо за Ваш чарующий стих.

Я думаю о Вас все время.

Я упорно учусь, чтобы не остаться в пятом

Так что мы сможем быть вместе в следующем году

Который будет хорош, потому что вы любите меня

И я люблю Вас.

После подписи шёл поскриптум:

Не говори ничего Морису ,

а затем, в скобках — одна из рифм не рифмуется .

Жорж ещё раз посмотрел на рисунок, на складки бумаги, синие чернила. Словно сдувая пылинку, он опустил голову и поцеловал письмо. После чего, тщательно сложив листик, он положил его в свой бумажник, рядом с фотографией Амура Феспида.

Затем он написал очередное письмо родителям, и он не смог вспомнить, чтобы когда–либо писал им с такой любовью. Как правило, он начинал так: Cher papa et chere maman [дорогие папа и мама, фр.]; но на этот раз он написал: Bien cher petit papa et bien chere petite maman [Милейшему и дорогому папочке, и милейшей и дорогой матушке, фр.]. В письмо были включены поэтические сентенции о лучах солнца, играющих в студии, и о пении петуха, слышимом откуда–то издалека. Ещё он с уверенностью написал о математических тестах и еженедельном сочинении, результаты которых должны были огласить в ближайшее время. Хотя, по правде говоря, он ожидал, что они будут невысокими, так как ему пришлось полагаться на собственные силы — он задавался вопросом, неужели отец Лозон мог заподозрить его в том, что он может вызвать недовольство Пресвятой Богородицы? И под конец, превысив свою обычную умеренность, он послал «миллион поцелуев».

Как ни странно, он обнаружил, что его хвастовство насчёт математики оправдалось: когда в полдень были объявлены результаты, он с удивлением услышал своё имя на восьмом месте. Хотя, возможно, что отец Лозон решил продемонстрировать ему, что математическое задачи лучше решаются, когда становишься конгрегационалистом.

И в этом случае Жорж был обязан своим хорошим местом Александру, так как присоединился к Конгрегации только ради него. А ещё он был рад подыграть своему другу, на этот раз вторым: Александр стал пятым в своем классе.

На заседании академии Жорж смог добыть себе стул, но посчитал собрание невероятно долгим. Ему хотелось послать всю программу к дьяволу — сонет настоятеля, обращение Паскаля, и Великого магистра Наваррского колледжа. Он мог думать только об одном: о времени заседания Конгрегации — и о великолепном подтверждении его титула претендента.

Вскоре после его возвращения в студию в дверях комнаты появился отец Лозон: это был сигнал Детям Марии двигаться в часовню.

Глаза Александра загорелись в ожидании радостного сюрприза. Но Жорж оказался прав, не рассчитывая на обмен записками на этом собрании.

Полностью признанные конгрегационалисты находились на левой стороне нефа, остальные были справа. Во время проповеди Жорж смог наклониться вперед и взглянуть на профиль Александра.

Вечером Люсьен сказал ему:

— Не ложись спать сразу, даже если устал от прогулки.

Он выглядел довольно таинственно и Жорж сразу понял, что его тайна раскрыта. И будет обсуждаться Александр. Люсьен, вероятно, не осмеливался начать обсуждение такой деликатной темы средь бела дня. Сумерки придадут ему смелости расспросить своего друга, шепотом. После наступления темноты Жорж оказался не в одиночестве, а вместе с другим своим другом.

— Твоё отношение оскорбительно, — заявил Люсьен. — Ты мне не доверяешь. Можно подумать, что я коварный брат [намёк на Каина и Авеля], а не друг. Думаешь, я не видел, как ты читал записку сегодня утром? И было не трудно угадать причины изменения места на причастии, и твоего вступления в конгрегацию, и кое–каких улыбок, которые я замечал. Ты очень многое скрываешь от меня. Это не очень хорошо с твоей стороны.

Жорж был тронут тоном и манерами Люсьена. Он боялся чего–то другого — неоправданных острых упреков, или едких насмешек, которые было бы трудно вынести. Он ответил:

— Мой дорогой Люсьен, мы друзья и всегда ими будем. Если я тебе ничего не рассказывал, это не оттого, что я не доверяю тебе, клянусь, не в этом дело. Это потому, что мне так хотелось, потому мне нравилось это, и немного потому, что было стыдно. И, кроме того, я боялся, что ты разозлишься из–за того, что я искал дружбу в других местах.

— Конечно же, я бы не стал сердиться. Я бы сказал, что я в восторге, если это заставит тебя чувствовать себя лучше.

Жорж засмеялся и Люсьен продолжил:

— Кроме того, ты же прекрасно знаешь, что у меня есть ещё один друг. Я всегда восхищался

способами, которыми Андре добивался бывать со мной — как те обморожения; но я ещё больше восхитился твоей смелостью, когда ты выбрал мальчика из младшей школы. Я ничего не сказал, но я наблюдал за тем, как ты действовал, и получил массу удовольствия от этого. Теперь настала моя очередь быть наблюдателем, старина — помнишь свои замечания, в самом начале, о нас с Андре? Кстати, как хоть зовут младшего Мотье?

Сказанное доставило Жоржу изысканное наслаждение; и, начав рассказывать всю историю, сохранив в тайне только ту её часть, которая касалась использованного им стихотворения, он тут же пожалел, что не говорил откровенно до сего момента; его осторожность лишала его подобного наслаждения. Ему стало интересно, в какой степени глубина этого наслаждения зависела от того факта, что Люсьен был его другом. Ну и что, если это так? Почему бы воспоминаниям о прошлом не послужить опорой нынешнего удовольствия, новой дружбы? В конце концов, они не могли помешать, чтобы наслаждение от этого стало несравненно слаще.

Люсьен отметил, что имена Александр и Андре начинаются с одной и той же буквы, и что они этимологически схожи. И предложил действовать в качестве почтальона между двумя друзьями, что предоставит им больше возможностей.

— Если, — сказал он, — ты поэт, то у тебя будет богатый материал для написания стихов. С таким именем, как Александр, у тебя для выбора весь Олимп. Это не похоже на мой случай — копию стихотворения Ростана, сделанную для меня.

— Для тебя эталоном был скорее Ферзен, — сказал Жорж.

Люсьен только улыбнулся и сказал, что он с нетерпением ожидает узнать день рождения Александра, час и место, чтобы, во время следующих каникул он смог бы составить его гороскоп. Одновременно можно было составить и гороскоп Жоржа, и тогда бы они увидели, определяют ли звёзды им, как Андре и самому Люсьену, место в списке самых знаменитых дружб.

Торжественное заседание Академии состоялось в Великий пост. Для собрания школяров, обречённых, в основном, заниматься чтением похоронные речей и поклонением Великому веку, выбор даты показался Жоржу неподходящим. И, тем не менее, он с радостью согласился быть одним из ораторов этого дня — 28 марта, который только что начался. Это могло дать ему еще один шанс проявить себя перед Александром. С другой стороны, тема, которую он подхватил — отель Рамбуйе! Гирлянды, которыми Александр обрисовал свою записку, значили для него больше, чем «Венок Жюли» [уникальная Французская рукопись с шести десятью двумя мадригалами, написанными разными поэтами в салоне мадам де Рамбуйе].