Roger Peyrefitte - Особенная дружба

Не было ли это нетерпение сигналом о его преждевременной испорченности? Он был братом Мориса, а разве не Морис обрёл своё кредо в непристойных стихах Ришпена?

Правда, до недавнего времени он уделял много времени своим религиозным обязанностям; но Жорж точно знал, что подобным в Сен—Клоде пользовались для маскировки. Что, если он, прислуживая на мессе в верхней часовне, думал о чем–то совершенно другом, чем месса? Если же его благочестие было подлинным, мог ли он согласиться на такую двусмысленную близость так быстро?

Не был ли он с кем–то близок, как и Люсьен во время первого семестра Жоржа? Люсьен являлся предводителем группы общества Святого Детства, но, не смотря на это, по–прежнему был связан двусмысленной дружбой с Андре. Как Жоржу узнать, нет ли у Александра особенной дружбы в младшей школе?

— А у тебя нет такого же друга в твоей школе? — спросил он Александра, как только они снова встретились в оранжерее.

И пораженный Александр ответил, что такого друга у него нет.

— И у меня нет, конечно. Ты мой единственный большой друг, но я очень приятельствую с моим соседом, Люсьеном Ровьером, мальчиком, который в церкви слева от меня. И это даёт мне возможность с удовольствием поговорить о тебе.

Александр, казалось, был этим поражён и удивлён. Он сказал:

— Как?! Значит, вы говорите обо мне?

— Но Люсьен друг…

— Значит, у вас два друга! Я же могу иметь только одного.

С этими словами он пустился наутек.

Жорж остался, не веря только что произошедшему. Он испытывал отчаяние — чувство, бывшее для него совершенно в новинку. Его счастье проскользнуло сквозь пальцы, и кроме него, никто в этом не был повинен. Его разговоры о дружбе были рассчитаны, чтобы проверить Александра, но тест обернулся против него самого. Он вообразил, что мальчик лицемерен; он обнаружил, что честность мальчика чрезвычайно прочна. Как же плохо он читал Карту Любви: разве среди мест, которые следовало избегать, не было «Легкомыслия»? Однако, на обратном пути в студию Жорж попытался убедить себя, что плоды, добытые с таким трудом, не могут быть безвозвратно потеряны. Кроме того, столь бурная реакция Александра, по крайней мере, продемонстрировала силу его чувств к нему, Жоржу.

Люсьен тоже успокоил его. Он не верил, что Александр мог всерьёз рассердиться на такую мелочь, и кроме того, в соответствии с классической драматургией, каждая любовь, каждая дружба имеет своё доверенное лицо, и он, Люсьен, увидится с мальчиком и всё разъяснит. Он расскажет мальчику, что у него самого тоже имеется настоящий, очень большой друг, с которым он расстался, но которого никто не сможет заменить. Жорж отказался от посредничества Люсьена; ему было более чем достаточно вмешательства Люсьена в его дружбу с Александром.

Следующим утром на мессе мальчик был аккуратен, как обычно, и сиял, выглядев, несомненно, даже более тщательно вычищенным и причесанным; но он ни разу не взглянул на Жоржа. Если бы не слишком быстрое и частое перелистывание страниц, то можно было подумать, что он занят чтением книги. Направившись причащаться, он сознательно отстал, так чтобы ни Жорж, ни Люсьен не оказались рядом с ним. В этой же манере он настойчиво продолжал действовать и в последующие дни.

И вот, без сомнения, скорбное воскресенье! Во время высокой мессы Жоржу вспомнилось прошлое воскресенье, когда мальчик, который в настоящий момент избегал его, тогда намеренно развернул кадило в его сторону. Позже, в трапезной, во время зачитывания списка имен было зачитано имя, ранее восхищавшее Жоржа своим изысканным звучанием, а теперь пронзившее его сердце.

Вечерня принесла краткий миг облегчения. Александр щеголял в красном галстуке, которого не было на нём утром: он, должно быть, сменил его после обеда. Но это, без сомнения, было простым удовлетворением прихоти: даже не жест иронии, ибо он не выказывал признаков заинтересованности в Жорже — и это после того, как купил галстук в его честь.

Следующая неделя прошла столь же печально. В одно утро, с целью создания эффекта отсутствия, Жорж притворился нездоровым и остался в кровати до обеда. На обеде он увидел, как Александр один раз глянул в его сторону. Это показалось ему хорошим знаком: мальчик, хотя и украдкой, но следил за ним. Но прежде, чем рискнуть, начиная собственное наступление, Жоржу хотелось убедиться, чтобы у Александра открылись глаза на проблему с Люсьеном. Поэтому он аннулировал своё ранее принятое решение и призвал невольного автора ссоры помочь.

Люсьен, возобновив с этой целью свои обязанности, брошенные им в начале семестра, проник в младшую школу в связи с вопросами общества Живого Розария. Он преуспел, встретившись с Александром и даже сообщив тому наедине, что хотел бы переговорить с ним. Но мальчик ушел, прежде чем он смог продолжить. На следующий день Люсьен снова попытался, на этот раз вооружившись листовками общества Святого Детства; способом вступления в разговор он выбрал похвалу статье, озаглавленной «Души малайских детей», в результате чего должен был удовольствоваться ответом своего собеседника, что того очень интересуют только китайские дети.

В этом семестре на уроках латыни класс Жоржа должен был проходить Буколики [также называются Эклоги — первая из трёх основных работ Виргилия, одного из величайших поэтов Древнего Рима]; в тот день они добрались до второй Эклоги , озаглавленной Алексис . В книге имелось примечание, что Алексис был юным рабом, подаренным поэту, и его настоящее имя было Александр.

Броненосец начал чтение экспромтом; класс заулыбался нежнейшим пассажам.

Жорж не забыл эмоции, которые он испытал, прочитав отрывок о смерти Ниса и Эвриала после своей первой встречи с Александром. И вот, в очередной раз, он встретил рассказ о своих чувствах у Вергилия: привязанность поэта, и бессердечие Алексиса — это как раз его случай.

Во время занятий в студии он принялся переводить следующие по порядку вирши, чтобы узнать, чем всё закончилось. Он был чрезвычайно шокирован советом поэта выбрать другого Алексиса. Он почувствовал, что то, что было у него на сердце — слишком далеко от того, что было на сердце у римлянина.

Ночь сблизила его с Александром. С головой под одеялом он при свете электрического фонарика перечитал обе записки, полученные им от мальчика, и которые он не променял бы ни на что другое. Он лелеял их не только за слова, которых, на самом–то деле, было совсем немного, но и за все детали оформления и каллиграфию. Ему казалось, что между линиями и за каждым словом он мог видеть лицо, склонявшееся над ними, когда они писались, и руку, которая их написала. Он надеялся, что эта ночная литургия может обладать всей силой волшебства. Разве не бог — Амур Фесписа — властвует над подобным? Изображение бога, удерживающего эти две записки, опровергает, что всё обратится в пыль и провозглашает превосходство имеющих веру в жизнь. Дружба между Жоржем и Александра сохранится ради своей красоты, как та статуя.