Рудольф Яшик - Избранное

— Швабикбоится.

Ринг ничего не понял. Потом тот же солдат вышел в коридор, принес выброшенные мешки и повторил, приложив палец к губам, то же варварское слово «швабикбоится» и громко захохотал.

— Но, господа, вам сюда нельзя…

Ринг пытался понять, в чем дело, но смех сбивал его с толку.

— Что такое? Почему вы не спите? — спросил Кляко, входя в комнату.

— Окон здесь нет, и загажено все… — недовольно загудели солдаты.

— Что? Может, вам еще и шторы повесить? Спать!

— Этот шваб все к нам привязывается. Наши мешки выбросил.

— Скажите, чтоб убирался, а не то…

Фельдфебель Ринг выглядел, должно быть, очень глупо, потому что тот же круглолицый солдат подошел и по-коровьи промычал прямо ему в лицо: «Му-у!»

Кляко увидел немца и окинул его строгим взглядом с ног до головы.

— Фельдфебель Ринг!

Разыгралась давно не виданная словацкими солдатами, единственная в своем роде сцена. Немец вытянулся, прищелкнув каблуками, отставил левый локоть от тела на положенное уставом расстояние. Правая рука образовала прямой угол с телом.

— Поручик Кляко.

Ринг не сразу решился подать руку, но словацкий офицер дважды дал понять ему, что ждет этого. Ринг протянул руку и тотчас отдернул ее, словно обжегся, затем, опустив руку к ноге и продолжая стоять навытяжку, сказал:

— Господин лейтенант, осмелюсь доложить, что для вашего подразделения мы отвели помещение на первом этаже. Здесь…

— Здесь… — Кляко кивнул.

Это привело Ринга в замешательство.

— Сюда прибудут… извините! Осмелюсь доложить, господин лейтенант, что на второй этаж прибудут альпийские стрелки. Мы ожидаем их через три дня.

— Сколько их будет?

— Этого, извините, господин лейтенант, не могу знать. Этого не знает даже господин обер-лейтенант и никто не знает.

— Вольно!

— Спасибо!

— Ребята! Отнести барахло на первый этаж — и спать! Давно пора!

— Только и знай, что таскайся. На кой дьявол?

— Не все ли равно, тут или там?

— Помочь, может, прикажете? Кого-нибудь пригласить, чтоб мой приказ выполнили? — заорал на них Кляко, и оттого, что он вдруг стал похож на Гайнича, солдаты свесили головы и пошли.

Уходя, они, словно у них отнимались ноги, зашаркали сапожищами по полу. Винтовки они волокли за собой, взяв их за дуло, вещевые мешки тащили за ремни, пинали осколки стекла. И фельдфебель Ринг, фельдфебель душой и телом, никогда в жизни не видевший и даже не представлявший себе ничего подобного, стоял, разинув рот, и тут же решил про себя, что, как только он покончит с этой своей неприятной обязанностью, немедленно отправится к своим солдатам и исполнит приказ Грамма. Рота Грамма славилась железной дисциплиной. В этом была и его, Ринга, заслуга. «Роту необходимо изолировать от этих варваров, кто их там знает, да и вообще солдата легче научить дурному, чем, хорошему. А о хорошем он быстро забывает. Это на солдаты. Их офицеры подают фельдфебелям руку, но командуют кочевниками и анархистами. Я был бы счастлив, если бы они попали в мои руки денька на два. Даже одного дня хватило бы! К вечеру они бы мочились кровью. Вот было бы колоссально! И на смертном одре они помнили бы, как я их гонял».

— Разрешите обратиться, господин лейтенант!

— Пожалуйста.

— Солдаты распущены, без…

— Дисциплина словацкой части пока что мое дело!

— Извините… — И Ринг сбивчиво пробормотал что-то.

Уходя исполнить приказ Грамма, в душе Ринг одобрил строгий тон словацкого лейтенанта. Он признал, что превысил свои права. О том, что он видел, следовало доложить обер-лейтенанту Грамму. Может ли Грамм приказывать словацкому лейтенанту, хоть он и старше по чину?.. И фельдфебель Ринг бодрым шагом хорошо кормленного тридцатилетнего человека вошел в дом, постоял перед дверью Грамма, прислушался.

— Спит…

И Ринг поплелся в свою роту.

Днем застрелился поручик Кристек. Он выстрелил себе в грудь. Рука его не дрогнула в последний миг, потому что он продолжал улыбаться и после смерти. Эта улыбка была единственным, что он оставил после себя. Кляко приказал выкопать могилу и назначил похороны на пятнадцать часов. Земля замерзла, могильщикам пришлось спешить. В их распоряжении было не больше часа.

— Глупое положение.

— Так точно, господин обер-лейтенант, глупое положение.

Грамм встал и в пижаме начал расхаживать по комнате. Рингу пришлось отступить к самой стене.

— Самоубийство при создавшейся ситуации есть проявление самой гнусной трусости и равняется измене. Это мне ясно! Но должен ли командир всегда руководствоваться своими чувствами? Или следует взвесить все обстоятельства даже в том случае, когда некоторые из них для него унизительны? Как быть?

В углу сходятся три линии…

— Мы не пойдем на похороны, пусть они сами хоронят своего труса.

— Так точно, господин обер-лейтенант. Пусть они сами хоронят своего труса.

— А если они это дурно истолкуют?

Обер-лейтенант повернулся на пятках. Он коснулся пальцем пуговицы на мундире Ринга и подергал ее. В растрепанных волосах Грамма поблескивали серебряные нити. «А это что же такое? Черт возьми! Это вошь! Вошь в волосах! Нет! Слава богу, это только перхоть. Было бы прескверно, если бы оказалась вошь. Черт возьми! Это было бы очень скверно! Платяная вошь редко заползает в волосы, а если заползет, то, по уверениям старых солдат, — это дурная примета, она сулит смерть».

— Они дурно истолкуют наше поведение, а мы не в таком положении, чтобы пойти на это. Или вы иначе думаете? — Грамм дернул за пуговицу изо всех сил, так что Ринг пошатнулся.

— Я ничего… то есть извините. Ничего другого я не думаю, господин обер-лейтенант.

— Моя рота в этой церемонии принимать участия не будет, но никто не скажет, что ее там не было. Понимаете?

— Так точно, пожалуй…

— Ни черта вы не понимаете, фельдфебель Ринг! Не лгите в глаза своему командиру. Он этого не заслужил, и он этого не желает.

— Так точно, он этого не заслужил, нисколько не заслужил!

Ринг смотрел в глаза Грамма, и в этом взгляде обер-лейтенант мог прочесть, что фельдфебель ради него пойдет в огонь и в воду и даже через три дня после смерти будет гордиться своим поступком.

— Я доволен вами. Я решил, что на похороны пойдете вы один — как представитель нашей роты.

— Слушаюсь! Есть пойти на похороны как единственному представителю нашей роты!

— Надеюсь, вы будете вести себя образцово. — Грамм выпустил пуговицу, прикрыл рот рукой и зевнул. — Я еще немного сосну…

— Я должен вести себя образцово. Что это значит? — Ринг открыл дверь в комнату, где разместилась рота, и проревел: — Шерер! Бриться! — Потом он направился в комнатушку, где он спал с заместителем Грамма, лейтенантом, который второй день болтается в соседнем городишке, ожидая прибытия альпийских стрелков. «Что должен означать приказ господина обер-лейтенанта? Прежде всего надо побриться. Я бреюсь через день. Мне полагается бриться завтра, но будет правильно, если я сделаю это сегодня. А Шерер, эта ослиная башка, должен почистить мой мундир и навести глянец на сапоги».