Всеволод Бернштейн - Базельский мир

Что и говорить, канал удался нам на славу. Вода ушла из болота. Приехавший вечером лейтенант Сальцев так удивился, что даже не смог сходу придумать подходящей казни. Все, на что хватило его фантазии — отправить обратно грузовик порожняком, а нам устроить марш-бросок до лагеря. И это было даже к лучшему, потому что иначе я не увидел бы такого роскошного звездного неба. И не испытал бы приступа оглушительного счастья.

Через месяц после стрельб, когда пришло время отправки в войска, мы расставались друзьями. Алиев до хруста жал мою руку, а Балаян сказал: «Ты хороший человек, товарищ сержант». Потом еще долго переписывались со всеми, кто умел писать по-русски. Я до сих пор вспоминаю этот взвод. Если меня кто-нибудь спросит: «Чего ты добился в жизни, Завертаев?», я отвечу: «Бакинский армянин Балаян назвал меня хорошим человеком». А это, черт возьми, немало.

В январе, начиная с первых чисел и до Старого Нового года, Цюрих превращается в русский город. На Банхофштрасе сплошь родные скифские лица, в бутиках говорят только по-русски, в барах заказывают «хандред-грамс-оф-коньяк-плиз». Для меня это самая горячая пора. Сбор урожая. Время пролетает стремительно, в кутерьме, не оставляя ни воспоминаний, ни примет, лишь мельтешение циферок на банковском счете.

В начале февраля позвонил Лещенко. Он свое слово держал, клиенты от него поступали регулярно и, как мне казалось, он имел в этом деле свой интерес.

— Нужен «Патек Калатрава» в белом золоте, — Лещенко без предисловий сразу перешел к делу. — Для одного очень серьезного ценителя. Часы нужны к 23 февраля, это подарок. У дилеров на эту модель очередь, лист ожидания на несколько месяцев. Сможешь поспособствовать, чтобы как-нибудь побыстрее, без очереди?

— Посмотрю, что можно сделать. Дай мне пару дней.

— Посмотри, будь ласков. Человек действительно очень серьезный. Родина тебя не забудет.

Я собирался уже дать отбой.

— Да, кстати! — раздалось в трубке. — Дружок твой Комин в больницу попал.

— Что случилось?

— Нашли его в гостинице, в ванной, с вскрытыми венами.

У меня похолодело внутри. Вопрос «живой?» застрял в горле.

— Да, жив, жив. Откачали, — предугадал Лещенко. — Посольские туда звонили, идет на поправку.

— Где он?

— У вас в Цюрихе, в Университетском госпитале.

— Когда это случилось?

— На прошлой неделе, в субботу. Горничная зашла в номер прибраться, ну, и обнаружила. Повезло, считай.

— Но что случилось? Почему он это сделал?

— Ну, это ж дело такое… — вздохнул Лещенко. — Переживал он очень, из-за аргентинцев этих, которые погибли. Инцидент с вертолетом в Антарктиде. Слышал?

— Я тут закрутился…

— Ты же журналист, в курсе должен быть, — Лещенко не мог отказать себе в удовольствии лишний раз кольнуть меня. — Аргентинский военный вертолет упал в Антарктиде на прошлой неделе. Шесть человек погибло. Есть несколько версий. Одна из них — рядом был американский вертолет и спровоцировал крушение, а может, просто техническая неисправность. Сейчас разбираются. У американцев с аргентинцами трения большие по поводу Антарктиды, пока без стрельбы, но, видишь, уже с жертвами. А Комин очень близко к сердцу это принял. Он же тоже, так сказать, поспособствовал, чтобы американцы в Антарктиде оказались. Пунктик у него есть, по поводу жертв. Ты знаешь. В общем, не выдержали нервы.

— Как он сейчас?

— Вроде нормально. Выписывают скоро. Ты бы сходил к нему.

— Конечно! Я прямо сейчас…

— Только он там под другой фамилией. Ну, ты понимаешь… Попов. Александр Попов.

Сразу же после разговора я помчался в Университетский госпиталь. Девушка из регистратуры, пощелкав клавишами компьютера, сообщила:

— Герр Попов у нас был, вчера его перевели в клинику доктора Бишофбергера.

— А что это за клиника?

Девушка взглянула на меня поверх модных очков, снова застучала клавишами и написала на клочке бумаги адрес и телефон.

Я позвонил, представился близким другом «герра Попова». Приезжайте до пяти часов, ответили мне.

Клиника занимала первый этаж в безликой бетонной коробке на окраине Цюриха, в районе Хёнг. На белых стенах — живопись из супермаркета, кулер с питьевой водой. Медсестра из-за стойки выдала мне анкету. «Заполните, пожалуйста. В комнате ожидания вам будет удобнее». Я прошел в пустую комнату, устроился в кресле, начал заполнять анкету — имя, адрес… Едва закончил, в комнату вошел высокий мужчина лет пятидесяти.

— Герр Завертаев? Я доктор Бишофбергер. — Он крепко пожал мне руку. — Вы хотите видеть герра Попова? Не могли бы мы прежде коротко переговорить? Прошу в мой кабинет!

Бишофбергер зашагал по коридору, размашисто и твердо, распахнул передо мной дверь. В скучно обставленном кабинете мне бросилась в глаза кушетка, такая, как в фильмах о психоаналитиках.

— Располагайтесь, — Бишофбергер указал на стул перед столом. — Кофе?

Я отказался. Доктор сел за стол, вытащил из папки лист бумаги, пробежал его глазами. На запястье у него я разглядел дорогую модель часов IWC.

— Александр Попов, — произнес Бишофбергер. — Интересный случай, — он положил листок на стол. — Профиль нашей клиники — психологическая реабилитация клиентов, склонных к самоубийству. У нас есть собственная методика, которую мы успешно применяем уже много лет. Клиника небольшая, мы не имеем возможности помочь всем нуждающимся, но случай Александра Попова показался мне интересным. Кстати, кем он вам приходится? Родственник? Друг?

— Друг, — ответил я.

— Прекрасно! — Бишофбергер удовлетворенно кивнул. Я перевел взгляд на его часы. «Большой лётный хронограф — странный выбор для психиатра, — подумал я. — Пилот-любитель? А может, и не любитель…».

— Я уверен, что в случае герра Попова наша методика сработает так, как нужно, — продолжил Бишофбергер, — но нам было бы полезно иметь кое-какую дополнительную информацию о нем. Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

— Конечно, пожалуйста, — я внутренне напрягся.

— Когда вы виделись с Александром последний раз?

— В декабре, кажется.

— Он выглядел расстроенным или угнетенным?

— Нет! Наоборот! Он был очень энергичным, много шутил…

— А вообще, он не был склонен к депрессии или, может, к резким переменам настроения?

— Нет, не замечал.

— А чем он занимался? У нас довольно противоречивая информация на этот счет.

Я задумался.

— Не могу сказать точно, — ответил я. — Мы с ним вместе учились в университете, потом упустили друг друга из виду на двадцать лет. Встретились недавно, можно сказать, случайно.

— А что он делал эти двадцать лет, он вам рассказал?

— Работал, — я пожал плечами. — Что-то связанное с наукой. Я не знаю подробностей. Я уже сказал, что мы не виделись с университета. Поэтому больше вспоминали студенческие годы, друзей… о работе почти не говорили.