Всеволод Бернштейн - Базельский мир

Ко мне подошел Балаян, носатый бакинский армянин, самый старший во взводе. Он загремел в армию в двадцать три года, а выглядел на все тридцать.

— Товарищ сержант, — начал он вкрадчиво. — Давай Алиеву этому несчастный случай сделаем. Вон то бревно на него упадет. Достал он уже, слушай…

— Отставить, Балаян, — сказал я, продолжая копать.

— Совсем он оборзел, — не унимался Балаян. — Ты копаешь, я копаю, он не копает! Ты не бойся, мы с Копысовым все чики-пики сделаем, бревно само упадет, вот увидишь.

— Балаян, отставить! — повторил я тверже. — Вернись на место!

— Вах! — махнул рукой Балаян и добавил армянское ругательство. На место он не вернулся, отошел в сторону и уселся на кочке. Тут же к нему присоединился Копысов.

— Перекур бы, товарищ сержант! — раздался чей-то голос.

— Перекур, — объявил я.

Нашел сухое место, скинул бушлат, сел, повернувшись спиной к взводу, чтобы никого из них не видеть. Осень выдалась роскошной — сухой, прозрачной, душистой. В воздухе летали паутинки, пахло грибами, откуда-то тянуло дымком. А тут ров, Алиев скалится, и сапоги течь дали. Закрыл глаза в надежде задремать.

Задремать не вышло.

— Товарищ сержант!

Открыл глаза, передо мной Мухаметдинов, узбек.

— Товарищ сержант! — нараспев произнес Мухаметдинов. — Кабаев говорит, неправильно копаем.

— Какой Кабаев? — не понял я.

— Вот этот Кабаев! — высокий Мухаметдинов сделал шаг в сторону и вытолкнул у себя из-за спины маленького Кабаева, который пытался за него спрятаться. Кабаев был самым незаметным курсантом во взводе, щуплый, с цыплячьей шеей. Алиев с кавказскими дружками давно бы сжили его со свету, но узбеки своих в обиду не давали. По-русски он говорил очень плохо, на глаза старался не попадаться.

— Вот как! — удивился я. — Интересно. А как надо правильно копать?

— Там! — Мухаметдинов показал в сторону хилой рощицы. — Там есть вода, надо там одна канава в другая копать, тогда здесь вода уйдет. Мы сейчас посмотрели. Точно тебе говорю.

— Это Кабаев так сказал?

— Так точно! — радостно кивнул Мухаметдинов.

— А ты слышал, что лейтенант Сальцев сказал? Копать отсюда и досюда. Это приказ, Мухаметдинов. А приказы, как ты, наверное, успел заметить, не обсуждаются.

— Ээ, товарищ сержант, — пропел Мухаметдинов. — Здесь вода не уйдет, там уйдет! Кабаев сказал!

— Да кто такой этот Кабаев!?

— Вот он! — Мухаметдинов снова вытолкнул Кабаева вперед.

— Я знаю, что это он! Откуда он может знать, где копать, где не копать?

— Он в техникуме учился, — сообщил Мухаметдинов не без гордости. — Эээ… — он подтолкнул Кабаева локтем.

— Мелиорация, — еле слышно произнес Кабаев.

— Мелиорация! — торжественно повторил Мухаметдинов.

Я вспомнил, что и вправду что-то такое видел в анкете Кабаева. Техникум. Мелиорация. Но к чему эта мелиорация здесь? Узбеки тоже нашли повод, чтобы не копать? Если они не будут копать, кто же остается? Я и белорус Березка?

— Ну, пойдем, посмотрим, — я поднялся на ноги. Нужно было выиграть время, чтобы придумать, как без лишних угроз вернуть узбеков к работе. Угрозы нужно расходовать экономно, это я уже успел понять.

Сразу за рощицей обнаружилось небольшое болото. Вполне возможно, что вода к командному пункту подбиралась именно отсюда. Кабаев оживился, принялся жестикулировать и быстро говорить по-узбекски, изредка вставляя русские слова. Я разобрал два — «туда» и «сюда». Мухаметдинов помогал с переводом.

По другую сторону от болотца был небольшой заросший овраг, который тянулся далеко в обход командного пункта. Кабаев предлагал прокопать ров от болотца к оврагу и спустить в него воду. Предложение выглядело дельным, даже на взгляд человека без специального образования.

Остальные курсанты взвода тоже подтянулись к болотцу. Даже Алиев превозмог боль в спине, любопытство оказалось сильнее. Все с интересом наблюдали за пантомимой Кабаева и разъяснениями Мухаметдинова. Кабаев совершенно преобразился, глаза его загорелись, голос звучал уверенно и звонко.

— Тут и тут копать, тут палками крепко сделать, эти дерева нарубил, палки сделал, как стенка. Копать готово, стенка убрал, туда вода уйдет, всё. — Для убедительности Мухаметдинов добавил в конце русское нецензурное слово и замолчал, глядя на меня. И Кабаев смотрел на меня, и все остальные.

А меня будто что-то подхлестнуло.

— Хорошо! — неожиданно для себя самого сказал я. — Давайте копать здесь.

Курсанты загудели, те, что из Средней Азии — одобрительно, Кавказ и Закавказье — недоуменно.

— Э, товарищ сержант, — подал голос Балаян. — Лейтенант Сальцев придет, увидит, там ямы нет, всем сыктым сделает.

Это было правомерное замечание. Все снова посмотрели на меня. Я подумал немножко и сказал то, что давно хотел сказать.

— Понимаешь, Балаян, мы с тобой в армии. Потому что мы мужчины. Кто тут будет служить, если не мы. Женщины? Моя сестра? Твоя жена? — Балаян ухмыльнулся и отрицательно покачал головой. — А раз мы служим, то должны делать много чего ненужного, идиотского, потому что армия такая, другой нет. Хочешь, не хочешь, два года жизни ты должен потратить. Можно махнуть рукой и превратиться на два года в строевую скотину, а можно оставаться человеком. Всегда есть выбор. Если можешь сделать что-то человеческое, нужно просто это сделать. Только и всего. Вот ты, Балаян, взрослый грамотный мужик, ты понимаешь, что Кабаев дело предлагает. Вода уйдет. Генералы тоже люди, среди них нормальные мужики попадаются. Пусть у них там сухо будет. Это мы сейчас сделаем. Никто нам спасибо не скажет, но мы сделаем. Потому что это по-людски. А сыктым, конечно, возможен. Он всегда возможен, при любых обстоятельствах, на то она и армия. Уловил мою мысль?

Балаян поцокал губами, потом аккуратно взял двумя пальцами пилотку и сдвинул ее на лоб:

— Так точно, товарищ сержант, уловил. Эй, Кабаев, — крикнул он, — мелиоратор-шмелиоратор! Говори, куда копать!

Работа закипела на удивление споро. Четыре курсанта отправились в рощицу нарубить палок для укрепления берегов и строительства плотины. Кабаев задумал прокопать канал всухую, а потом пустить воду. Земля по эту сторону болота была не такой сырой, как у командного пункта, но копать было сложнее из-за корней. Приходилось то и дело пускать в ход топоры. Дело продвигалось медленно, хотя работали дружно. Не хватало рук. Алиев и еще двое азербайджанцев сидели в стороне, посмеиваясь и переговариваясь между собой. У всех у них «болела спина». Я объявил им по два наряда, что вызвало лишь кривые ухмылки и от «спины» не помогло. Кабаев метался, как угорелый, подсказывая жестами, кому и что делать, сам хватался то за топор, то за лопату. В конце концов не выдержал, подлетел к азербайджанцам и заверещал срывающимся голосом на каком-то из среднеазиатских языков. Ухмылочка сползла с лица Алиева, он побагровел, вскочил с места и выкрикнул что-то по-азербайджански. За Кабаева вступился Мухаметдинов. Страсти накалялись, я совершенно не понимал, о чем речь, и уже начал думать, что пора вмешаться, пока не началась потасовка. Останавливало меня лишь то, что приятели Алиева помалкивали. Потом один из них взял Алиева за плечо и начал что-то ему говорить. Алиев стряхнул руку с плеча и заорал на земляка. Тот вспыхнул и заорал в ответ. К спору присоединился третий. Азербайджанский язык устроен таким образом, что любой разговор на повышенных тонах выглядит как жестокая ссора, за которой немедленно должно последовать убийство. Работа замерла, все наслаждались зрелищем. Кончилось тем, что приятели Алиева взяли лопаты и отправились копать. Но маленький Кабаев на этом не успокоился, он подошел к Алиеву и протянул лопату ему. С невозмутимым, непроницаемым видом, напускать на себя который способны только восточные люди. Алиев изверг еще одно шипящее ругательство, но лопату взял и встал в один ряд со всеми. Самое поразительное, что он оказался лучшим работником. Этого детину природа наградила невероятной силищей. Не зная усталости, голыми руками он выдирал из земли сплетенья корней, копал, как заведенный, со звоном загоняя штык лопаты целиком в неподатливую землю, копал, рыча от удовольствия, словно наверстывал упущенное за несколько месяцев сачкования.