Всеволод Бернштейн - Базельский мир

— Две минуты! — сказал Николай.

Я заметил в салоне на заднем сидении еще одного человека, разглядеть его было невозможно из-за тонированных стекол.

Конечно же, я не собирался садиться в «мерседес» и уже открыл рот, чтобы сказать об этом Николаю, но мебельный фургон истерично засигналил. И я сел.

Николай нажал на газ, «мерседес» сорвался с места.

— Так что за вопрос? — В зеркало я увидел, как пассажир сзади сделал резкое движение, почувствовал слабый укол в шею.

— Какого черта! — заорал я. Хотел поднять руки, чтобы защититься, но руки вмиг оказались неимоверно тяжелыми, и веки, и голова. Не в силах удерживать их, я завалился набок и закрыл глаза.

Темноту прорезал сноп искр, резкая боль тисками схватила всю левую половину головы. Я закричал, но крик мой никуда не вырвался, словно я кричал в подушку. Искры погасли, я увидел в мутной пелене Николая. Своей шкафоподобной фигурой он занимал все доступное для обзора пространство. Кроме Николая, не было ничего. Он коротко размахнулся и ударил меня по правой щеке. Ударил отрытой ладонью, играючи, но ощущение было такое, будто меня саданули доской. Снова искры.

— Ты что, сдурел! — я дернулся и почувствовал боль в запястьях, руки были сведены за спиной, ноги не двигались. Я оказался привязанным к стулу. — Пусти! — заерзал я.

Николай любовно погладил свой кулак и воткнул его мне в солнечное сплетение. Дыхание перекрыло, глаза полезли на лоб. Я извивался на стуле, Николай разглядывал меня с медицинским спокойствием, чуть наклонив голову вбок.

— За что?! — прохрипел я, когда дыхание вернулось. — Если с часами какие проблемы, ты скажи нормально, там заводская гарантия, все решим.

Я повернул голову, чтобы осмотреться, и пропустил момент следующего удара. Снова перекрыло дыхание, потом меня долго рвало слизью. Николай терпеливо подождал, пока закончатся спазмы, и снова ударил.

— Убьет! — мелькнуло сквозь боль. Все вокруг поплыло. Из пелены проявились лица жены и дочки. — Держаться! Не терять сознание! — Николай бил с расстановкой, деловито сопя. Боль больше не отступала, она спеленала тело, как кокон.

— Всё! — вложил я остатки сил в крик.

Что-то произошло. Николай отодвинулся. Пространство, которое он целиком занимал своей тушей, какое-то время оставалось пустым. Белесая размытая пустота. Пустота держалась долго, лишь слегка подрагивала, как знойное марево над шоссе. Потом пятно. Я с трудом сфокусировал взгляд. Мужской ботинок коричневой кожи. Совсем рядом с моим лицом. Немодный фасон, слегка стоптанная подошва, но начищен безукоризненно. Знакомый ботинок. Ботинок Лещенко. Я заплакал, навзрыд, не сдерживая себя. Плакал долго. Лещенко терпеливо ждал. Потом он помог мне подняться, усадил на стул, салфеткой вытер выблеванную слизь с рубашки. Сел на стул напротив. Закурил.

— Что, Владимир, больно? — сказал он, выпуская дым. — А я предупреждал тебя — без самодеятельности. Предупреждал?

У меня опять навернулись слезы.

— Что я сделал? Я все расскажу, не надо бить!

Тонкие губы Лещенко съехали в сторону, как бы говоря: «быстро ты спекся, даже неинтересно…».

— Рассказывай! — Лещенко крякнул от самодовольства и откинулся на стуле.

— О чем?

— О Шапиро рассказывай.

— О Шапиро? — удивился я. — О Даниэле Шапиро?

Лещенко молча сверлил меня взглядом.

— Это… это просто часовщик.

— Николая позвать? — спросил Лещенко. — Второй раз я его могу и не остановить.

— Не надо Николая! — взмолился я. — Я все расскажу. Только ты спрашивай, что не так с этим Шапиро? Я его едва знаю!

— Когда последний раз виделись с ним?

— Неделю назад. Он передавал мне дела, разные бумаги. Мы у него часовую марку купили.

— Взрывчатку он сам делает? — резко спросил Лещенко.

— Что? — я подумал, мне послышалось. — Взрывчатку?

— Да, взрывчатку, — повторил Лещенко.

— Я не знаю ни о какой взрывчатке! Клянусь! Тут какая-то ошибка! Мы не собирались никого взрывать. Я же тебе рассказывал. Только пустить дым и все! Я сам против этой затеи, каждый день отговариваю Комина. Это хулиганство, обыкновенное хулиганство. Никакого взрыва не будет! И взрывчатки нет, и не может быть. Ты же знаешь Комина! А Шапиро здесь вообще не при делах! Он не с нами. Продал марку и все! Я ему даже на стенде запретил появляться, это было условие продажи. Нам от него только стенд был нужен. Только стенд…

Лещенко поднял вверх два пальца с сигаретой, приказывая мне замолчать.

— Позавчера, — медленно начал он, — Шапиро вышел на нашего крота. Он заказал у него компоненты для изготовления взрывного устройства. — Не спуская с меня глаз, он затянулся и выпустил дым. — Что скажешь?

«Часы апокалипсиса!» — вспомнил я. Лещенко заметил, что я что-то вспомнил.

— Часы апокалипсиса, — повторил я вслух. — Он говорил о них, просто упоминал, я даже не вдавался в подробности. Это давно было, еще до продажи марки…

— Ты знаешь, кто ты есть? — спросил Лещенко.

— Идиот, я знаю, я вляпался.

— Нет, не идиот. Гораздо хуже. Шапиро — террорист. И ты его финансируешь. За взрывчатку он собирался платить твоими деньгами. Таких, как ты, карают жестче террористов. Если бы Шапиро вышел не на нашего крота, а на американского, летел бы ты уже с отбитыми почками в грузовом контейнере в сторону Гуантанамо. — Лещенко многозначительно замолчал, давая мне возможность представить картину.

Я представил. Осторожно пощупал свой правый бок, где очень болела обработанная Николаем печень.

— Спасибо за вашу доброту, — сказал я.

Лещенко усмехнулся.

— Не бзди, Николай — хороший специалист. Лишнего не зацепит. Даже синяков почти не останется. Приводи себя в порядок. Чтобы выбраться из задницы, куда ты сам себя загнал, тебе нужно будет очень сильно постараться.

На лестнице перед входом в кафе «Жюль Верн» было сильно накурено. Свободных столиков в кафе не было, здесь никогда не бывает свободных столиков по вечерам. Лучший панорамный вид на старый город и неплохие коктейли сделали это заведение на предпоследнем этаже башни обсерватории Урания суперпопулярным. Мне столик был не нужен. Я ждал Шапиро. Договорились с ним на восемь, но я пришел пораньше, чтобы осмотреться, собраться с мыслями, еще раз прокрутить в голове предстоящий разговор. Взял в баре пиво и вышел на лестницу, где толкались отовсюду изгоняемые, но не унывающие курильщики.

Ровно в восемь двери лифта открылись, и из них вышел румяный от морозца Шапиро. Он снял перчатку и крепко пожал мою руку.

— Роскошный антициклон! — воскликнул он. — Минус два и безоблачное небо. Лучшая погода для астрономических наблюдений! Прошу! — он пригласил меня подняться по лестнице еще на один пролет к малозаметной двери с крошечной табличкой «Обсерватория».