Владимир Чугунов - Буря

— И бесов, — прибавил я.

— Как у Гоголя? Вия?

— А то и похлеще!

— Страшнее чем… — и очень похоже произнесла: — «По-ды-ми-те мне-э ве-эки-и».

— Ну, Маша, ну переста-ань! — заныла Люба.

— А вот и беседка, — сказал я и, едва переводя от страха дыхание, стал рассказывать историю, которую слышал от бабушки: — Один монах, вернувшись со службы в келью, увидел за столом господина лет сорока. Не успел подумать, кто бы это мог быть, тот спрашивает: «Ну, и чего ты небо коптишь? Знаешь, сколько бы мог пользы принести, живя в миру?» А он действительно последнее время частенько об этом думал. «Да как же я… уйду… и ночь…» — начал было он. «Да ты только пожелай — и я мигом перенесу тебя через монастырскую стену! У меня и тройка у ворот стоит! Ну, решай! Да ну же!» — «Но… кто ты? Бес?» — «А то кто же?» — «Господи, Иисусе!» — воскликнул тот. И бес исчез. Монах побежал к старцу. А тот ему с порога: «Знаю, знаю, вам явился восьмилегионный (что-то вроде Вия) бес. Кому он является, всех убивает». «Почему же я остался жив?» — «Господь известил меня, и я тотчас встал на молитву. И тогда вам пришло на ум Его Имя». А другого подвижника бес уговорил подняться на высокую гору и идти по воздуху в рай. Разбился! А ещё одного бесы до полусмерти избили, когда он захотел в их бесовском капище поселиться. И ещё раза три били, пока он однажды не взмолился: «Господи!» — И Господь сразу: «Вот я. Что тебе?» Бесы исчезли. «Где же Ты был, Господи, когда бесы издевались надо мной?» — «Рядом. Ждал, когда позовешь».

— А Вий? Неужели он сильнее Бога?

— Не сильнее. Но сильный. Бабушка говорит, самый маленький бесёнок одним когтем может Землю перевернуть!

— И почему не переворачивает?

— Бог не велит.

— Стало быть, и нам причинить зло тоже Он не велит?

— А то кто же? И Ангелы! Ангелы-хранители. У каждого из нас есть ангел-хранитель.

— Стало быть, когда они рядом, нам нечего бояться?

— Да.

— А они всегда рядом?

— Бабушка говорит: когда не грешим.

— Когда не грешим… И когда мы не грешим? Ангел-хранитель… — произнесла она в задумчивости. — Это же совсем-совсем другое, ну совершенно всё наоборот…

Я понял, что она хотела сказать. Оба мироощущения — час назад и сейчас — были диаметрально противоположными друг другу.

— А что это за история про Пери? Вчера говорили. Я так и не поняла, — спросила Маша. — «Лесного царя» я читала. «Светлану» — тоже. А это про что?

И тогда я стал рассказывать историю Пери — лишённого райского блаженства существа. Стоявший у врат Эдема ангел послал Пери на землю в поисках дара, который мог бы отворить изгнаннику врата Рая. Три дара были принесены к райским вратам напрасно, и только последний отворил их. Не отворила жертва павшего на поле сражения за Родину воина, не отворила любовь земная, и только слёзы покаяния мгновенно отворили для него врата вечности.

— Земная любовь — плохо?

— Неплохо… — возразил я. — Но её одной, видимо, недостаточно…

У калитки Mania сказала:

— Спокойной ночи.

Но разве могла она быть спокойной? Я знаю (от Любы же), что и Mania подолгу не спала. Сидела, обняв колени и уткнув в них подбородок, на диване веранды, где ей стелили, и о чём-то думала. «Я ей: «Маш, ты что не спишь?» — «Не спится что-то. А ты?» — «И мне. Душно. Посижу с тобой». — «Хорошо как! Слышишь?» — «Что?» — «Как звезда с звездою говорит?» — «Чудная, говорю, ты! И вроде бы лоб не горячий. Разве звёзды разговаривают?» — «И даже глядят — таинственно, из глубины. У Тютчева. «И мы плывём, пылающею бездной со всех сторон окружены!» — «Не плывём, говорю, а вращаемся и крутимся. Отсталый твой Тютчев». «А она засмеялась и ну меня обнимать и ронять. Но я её заборола, прижала к подушке: «Спи, говорю, чумная!» Право, что чумная!»

Молчу уж о себе!

На другой день у меня была хоть и простая, хоть и земная и в высшем смысле презренная, но всё же радость — мне купили новые брюки. И какие! С лавсаном! Как здорово они поблескивали меленькими искорками на солнце! Как пахли! Какие чудные были на них стрелки! Как ладно они сидели на мне! Леонид Андреевич все же прав. Рубашка на выпуск — форменное безобразие! А это… Но и стыдновато. Опять Люба скажет: «Стиляга!» Как портят нас вещи! И красят, конечно! Тлен! Но что мы без них?

В тот вечер отчасти из-за брючного стыда, отчасти из жмотничества (а вдруг в темноте обо что-нибудь задену и порву или споткнусь и испачкаю), отчасти из-за ни кем ещё не разделённого чувства радости я к Паниным не пошёл (там бы меня не поняли), а весь вечер на чистом стуле просидел у Елены Сергеевны. Она тут же меня поняла и разделила со мной простое земное счастье.

— Ну-ка, ну-ка, повернись! Здорово! Как на тебя сшиты! Ну, невесты, теперь держись!

— Скажете тоже! Да разве в одежде дело?

— А то! Одень пенёк — и тот будет паренёк!

— Правда, идёт?

— Да, правда, правда… Почему спрашиваешь? Влюбился, что ль?

— А как вы догадались?

Она засмеялась.

— Теперь и сама вижу. В зеркало посмотрись! Зарделся-то, а! Как девка красная! И в кого бы, казалось, тут? У тебя, считай, только две подружки и есть. Или на стороне кого завёл? А ну признавайся! Чего лыбишься?

— Это… Вы обещайте только, больше никому…

— Могила!

— В общем, в эту… в Машу… — начал было я, но она тотчас перебила:

— Ах, в эту… в племянницу их!.. В магазине вчера с Любой видала. Ничего, смазливенькая девочка, фигурка, глазки…

Я чуть не задохнулся от возмущения! Фигурка, глазки, смазливенькая! И — всё? Всё, что можно сказать «о ней»? «О НЕЙ!»

— Глубоко заблуждаетесь, Елена Сергеевна, она не такая…

— Как все? Коне-эчно! — подхватила она, но тотчас подняла руки: — Всё-всё! Мир?

Я примирительно улыбнулся.

— Мир. Только вы всё равно никому не говорите.

— Да пока вроде нечего. Не завтра же ты жениться собрался?

— Какое жениться? И дружбы ещё не предлагал!

— А-a… а дружбу что, разве предлагают?.. И как это, интересно, выглядит?

— Ну как… Ты говоришь ей: «А давай дружить?» А она: «Дава-ай!» А потом, в один прекрасный момент, ты ей уже говоришь: «А давай поженимся?» А она: «Дава-ай!»

Елена Сергеевна внимательно выслушала, улыбнулась и взъерошила мои волосы.

— Стало быть, как ты выражаешься, по-правдашнему её любишь? А не врешь?

— Ну, честно, ну!.. — заверил я её и спросил: — А вы, Елена Сергеевна? По-настоящему любили кого-нибудь?

— Почему спрашиваешь? Раз была замужем, значит, любила. Хотя не знаю… Раньше казалось — да. Теперь не знаю…

— Разве такое может казаться?

— Ещё как может! Как в песне поётся? «Если ты одна любишь сразу двух, значит это»… что? «не любовь, а просто кажется»… Так?

— А вы что, сразу двоих любили?

— Я? — удивлённо выгнула она соболиные брови и, словно оправдываясь: — Это я не про себя. А вообще, в меня частенько влюблялись. Есть же во мне что, а?