Владимир Чугунов - Буря

Отцу всё это высказывать, я, разумеется, не собирался, да и ничего хорошего, судя по моему нынешнему началу, наша встреча не обещала, а вот появления соседки я ожидал с нетерпением. Уж ей-то я мог сказать всё!

И, как пишут в детективах, встреча состоялась.

Разговора только не состоялось. И вообще ничего путного. И это вот почему.

Когда в избушке напротив наконец появился свет, я, выждав паузу, пока хозяйка скинет все эти сбивающие с толку цацки, пошёл на приступ. Натурально ввалился, как к себе домой, и, как показалось в первую минуту, даже завладел инициативой. И всё же внутри у меня злости было гораздо больше, чем я мог выделить её наружу.

Хозяйка уже успела распустить волосы, умыться и накинуть домашний халатик. Короче, это была уже не крепость, а так… Подогреваемый изнутри, я даже надменно подумал: «И в чего тут влюбляться?»

— А-а — ты? Ну проходи, проходи…

— Лёша! — ловко ввернул я.

Она опешила. Краска в миг сошла с её лица. Я держал убийственную паузу. Как же я наслаждался в эту минуту!

— Ты… — начала было, чуть оправившись, не глядя мне в глаза, она, но я опять рубанул:

— Да нет, это — я, вы обознались!

— Что это значит?

— Ха! Ещё спрашивает!

Она опять на меня глянула. Но уже другими, уже такими скорбными и незащищенными глазами, что я не выдержал и закричал:

— Ну почему?! Почему?!

Воцарилось тягостное молчание. Теперь и невооруженным глазом было видно, что она обо всём догадалась. И в эту минуту в ней, видимо, шла борьба. Чем бы всё разрешилось, начни говорить я, не знаю, но то, что произошло в следующую минуту, буквально раздавило меня.

Мы стояли в зале друг против друга в каких-нибудь трёх шагах, как вдруг она и не она уже вроде подошла ко мне вплотную, крепко обняла и стала бешено целовать мои глаза, шею, щёки, губы. Я попытался вырваться, но она оказалась сильнее, и тогда я зажмурился, сжав губы и внутренне собравшись в один маленький беззащитный комочек. А она всё целовала и целовала, и отворила наконец и мои губы, и мою душу. Я не заметил, как сначала невольно, а потом всё охотнее и охотнее стал отвечать на её поцелуи. И наконец всё существо моё вспыхнуло, всею силою ещё неведомого чувства потянувшись к ней…

Но в тот же миг она меня оттолкнула. Тяжело переводя дыхание, встала, опершись рукой о стол.

— Ну… понял теперь почему?

Я как полоумный тянул к ней руки, ничего другого в эту минуту не желая.

— Уходи! — очевидно, едва владея собой, сказала она. — Сейчас же!

Но я уже не мог уйти. Я упал перед ней на колени, крепко обнял за ноги, прижался к вожделенному теплу живота, залепетал: «Милая, любимая моя!..»

Она то ненастойчиво отталкивала меня, то теребила мои волосы. Я целовал через халат её живот, продолжая лепетать одно и то же.

— Перестань. Ну перестань же! — как будто в отчаянии простонала она и высвободилась из моих объятий.

Я пополз за ней на коленях, но она решительно отошла, села на диван и, закрыв лицо ладонями, зарыдала. Я вскрикнул и в одно мгновение очутился у её ног, ткнул голову в её колени:

— Не надо! Не плачьте! Вы святая!.. Вы чистая!.. Вы лучше всех!

Она трясла головой, давила из себя:

— Нет! Нет! Я подлая! Уходи! Я себя ненавижу!

А я никогда и никого ещё так не любил, так не желал, так не жалел. И, прижимаясь к её ногам, стараясь успокоить:

— Неправда! Вы самая лучшая! Вы самая лучшая женщина на свете! Я лучше вас никого не знаю! — А под конец даже ляпнул: — Выходите за меня замуж! А что? Мне уже восемнадцать! Как я вас буду любить!

Она даже плакать перестала. Подняла мою горячую голову, пронзительно милыми заплаканными глазами посмотрела на меня долго с нескрываемой любовью и тихо, очень тихо сказала:

— Милый мой мальчик, прости! Простишь?

— Да! Да! Простил уже! Люблю!

Она прижала мою голову к своей груди, стала теребить мои волосы. Это было блаженство! Я готов был умереть.

Но сказка скоро кончилась. Елена Сергеевна наконец очнулась, даже каким-то холодом повеяло от неё.

— Ну всё, всё, хватит! — решительно заявила она. — Посходили с ума и хватит! Пусти.

— Не пушу!

— Да пусти же!

Я посмотрел на неё с укором.

— Вы мне не верите?

Она горько усмехнулась, опять взъерошила мои волосы.

— Верю… Верю всякому зверю, верю коту, верю ежу, а тебе погожу…

— Вы Филиппа Петровича читали?

— Кого? А-a, нет… Учительница у нас так говорила… Пусти.

— Ещё чуть-чуть… капельку… поцелуйте меня? Ну один разочек!

— Нет. Хватит.

— Ну пожа-алуйста!

Она покачала головой, вздохнула и нежно поцеловала меня в губы.

— Всё?

Но у меня опять свихнулись мозги. Я изо всей силы прижался к ней, сказал:

— Выходите за меня!

— Ara, a через пару лет бросишь.

Это было сказано в шутку. Но я нарочно не хотел её понимать.

— Ни за что! Всю жизнь буду любить! Ну чем вам доказать?

— Вот только этого не надо. Не пара мы.

— Почему? — тут же уцепился я за её слова, как за соломинку. — Я даже сейчас вас выше. И ещё подрасту! До двадцати пяти лет вон сколько мне ещё расти! А вы вон какая! Да мне все завидовать станут! А что разница в возрасте, так через пять лет она будет незаметна. Мужчины раньше стареют.

Она слушала мой бред не перебивая, а потом вдруг спросила в лоб:

— А как же Mania?

— Не надо мне никаких Маш! — отрезал я.

Она опять взяла в руки мою голову, сказала:

— Глупенький. Ничего-то ты не понимаешь. Поверь: всё это пройдёт как дым. И, как от дыма, от любви твоей ничего не останется!

— Ну почему, почему, почему?

— Потому что мне уже давно не восемнадцать, а двадцать восемь. И не такая я… не как мой бывший муженёк… Мне чужого счастья таким способом не надо… И вот ещё что… Ты правда меня прости… Да ты уже простил, вижу… Я тебе обещаю. Этого больше не будет… Веришь?

Я понял и доверчиво кивнул, глянув на неё с нескрываемой нежностью и собачьей преданностью. И всё бы, наверное, тем и кончилось, но на этот раз не удержалась она.

— Как ты на меня смотришь! Милый, хороший мой мальчик!

И она опять поцеловала меня. Тут уж я не выдержал, вскочил и, повалив её на диван, стал целовать. Она не сопротивлялась, но и не отвечала взаимностью. А я всё не мог нацеловаться, всё больше и больше сходя с ума. Она, слабо уклоняясь от поцелуев, говорила ненастойчиво: «Ну всё, всё… Хватит, хватит… Пусти. Пусти же. Пожалей ты меня наконец. Не могу я этого… Нет!» Но я не внимал её уговорам. И тогда она столкнула меня на пол, села и, закрыв лицо руками, умоляюще простонала: «Уйди!»

Я поднялся, присел рядом. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет. Я погладил её волосы.

— Уйди! — простонала она. — Да уйди же!

Голос её испугал меня.

— Ухожу. Всё. Ухожу. Только не гоните меня совсем. Я не перенесу этого. Я не знаю, что с собой сделаю! Не думайте, что у меня так… Если вам это не нравится, разрешите просто быть рядом… как прежде… Вы будете шить, а я буду сидеть и на вас смотреть. Какое же у вас необыкновенно красивое лицо! Я только сейчас понял, что всё время любил только вас!