Владимир Чугунов - Буря

И мы на два голоса пропели: «Многая лета!»

— Как у вас здорово получается! Вы, случайно, не в церкви служите?

— Служили.

— Серьёзно?

— Уж куда серьёзнее. Но… это уже в прошлом.

— А я так с пятнадцати лет в архиерейском хоре с мамой пела. И муж у меня был священником.

— И что случилось?

— Это не интересно, — вклинился я. — В общем, он уехал в Иерусалим, и там пропал без вести.

— А с мамой что случилось?

— На машине разбилась.

— Женя, — сказал я с укором, — может, хватит об этом?

— Нет, а всё-таки, что произошло? — спросила Света. — Тем более что вы сказали, что это в прошлом, это что означает?

— Как вам сказать… Мы плыли на корабле и началась буря. Да-а! А во время бури кораблекрушение. У Шекспира, кстати, есть пьеса «Буря». Мы из неё даже сценку на новогоднем вечере когда-то поставили. Так в этой пьесе рассказывается о том, как во время бури, когда, скажем, я по верёвочной лестнице (видели в кино верёвочные лестницы на парусниках?), так вот, когда я полез на мачту, чтобы свернуть парус, от сильно напора ветра мачта обломилась, и я вместе с ней улетел в море, остальных, кого смыло, кто сам кинулся в пучину с гибнущего корабля. Но никто не утонул. Так заранее было задумано. Потом скажу, кем. И так кто на чём спаслись, попав на не совсем необитаемый остров, скажем, недалеко от Китая. Один матрос даже умудрился спастись на бочке с хересом. На этом острове жил чудом уцелевший от казни китайский император по имени Ли Чао — его звали так же, как и тебя, Ли. И жил он на острове не один, а с дочерью уже много лет. За это время, овладев магией, он подчинил духа по имени Ариэль. Может, кто помнит фильм про Ариэля? Нет? Ну, это неважно. Так этот Ариэль и устроил на море бурю, чтобы незаконно захвативший престол родной брат императора, плывущий на нашем корабле, наконец, попал на остров, и таким образом свершилось бы правосудие. Остальные были не причём, но, как говорится, попали под горячую руку. С высших сил не принято требовать справедливости, хотя, собственно, никто не пострадал. До появления твоего тёзки, Ли, хозяином острова было чудище по имени Калибан. Твой тёзка его тоже себе подчинил, превратив в недовольного, ропщущего на судьбу и желающего хозяину смерти, раба. Это ведь только христианским рабам запрещено желать смерти угнетателям, потому что нет власти не от Бога, ну а Калибан был созданием непросвещённым, никто ему про это спасительное смирение не рассказал, вот он и роптал. И когда спасшийся на бочке с хересом матрос дал ему глотнуть вина, Калибан тут же провозгласил его своим богом, попом, и царём, а себя — лизальщиком его сапог. У нас это сейчас в большом почёте, Ли. Так этот матрос со своим дружком научили его песне, которой я и хочу закончить свой рассказ: «Чихать на всё, плевать на всё, — свободны мысли наши!»

— И что это означает?

— А ты, как думаешь, Ли?

— Ты раньше жил во дворце, но твоего царя свергли, и ты очутился в Китае.

— Железная логика.

— Только пессимистического настроения нам не хватало, — заметила Таня.

— Я тоже считаю, что для пессимизма повода нет, — поддержал Ли.

— Вы так считаете? Тогда за победу! В том числе и над фашистами!

Я налил женщинам ликёру, нам с Ли коньяку.

— Ну, как у нас говорят, поехали? А у вас, Ли, как говорят?

— У нас, прежде чем выпить, трижды макают палец в пиалу с водкой и после каждого очередного макания возвращают пиалу тому, кто её подаёт, и только после третьего предложения делают один глоток, всего один.

— И большая пиала?

— Примерно с вашу маленькую розетку под варенье.

— Ну, такую пиалу, что одним глотком не выпить? Когда-то на проводах одноклассника я залпом выпил целый стакан. Целый гранёный стакан водки, Ли!

— Зачем?

— Чтобы доказать, что я мужчина.

— И доказал?

— О, всю ночь в блевотине валялся!

— Блевотина — это что-то очень приятное?

— Ха-ха-ха-ха! — захохотали все разом.

— Я сказал какую-нибудь глупость, да?

— Ты нас просто зарезал, Ли!

— Я? Но я никогда бы не позволил себе этого сделать.

— Верю. За русско-китайскую дружбу, Ли! За то, чего больше всего на свете боятся американцы!

— Да, у нас когда-то было отношение к вам, как к старшим братьям. Вы дали нам государственность. В Китае это помнят. Американцам у нас не верят. Даже эмигранты деньги в американских банках не хранят. Но что касается вас… Отец даже переписывался с русским до моего рождения, и они посылали друг другу подарки. Многие тогда в Китае переписывались с русскими. Мы тогда с вами дружили…

— А не пора ли к фонтану? — перебила Таня.

— Тогда ещё по чуть-чуть, так сказать, на посошок?

— По гранёному стакану?

— Здоровье не позволяют по гранёному, Ли. А вот по десять капель… Ясновельможные пани, вы как — за Родину?

— За Сталина?

— За Сталина пускай другие пьют.

— Почему ты не хочешь выпить за Сталина? — спросил Ли. — У нас считают Сталина, как и Мао, великим вождём.

— А ты как считаешь?

— Я первый спросил.

— Вот чурка узкоглазая!

— Шурка! А-a! Знаю! Русское имя — да? Или я опять что-то не то сказал?

— Ты всё правильно понял, Ли. Так вот пусть за него Шурка узкоглазая и пьёт, а я, если не возражаете, за ваше драгоценное здоровье!

— А я за Сталина — вместе с Шуркой узкоглазой!

— Ха-ха-ха-ха!

На этот раз хохотали до слёз. Насилу успокоившись, наконец, выпили и шумною толпою двинулись к фонтану.

— А чашки? — спросила Таня.

— На обратном пути заберёте. Или я с утра вам в номер принесу.

От прошедшего дождя осталась разве только влага на бетонных плитах.

При нашем появлении поднялся радостный вой, раздались нестройные аплодисменты. Столы были заставлены кружками с пивом, однако делегация была уже далеко не в полном составе. Видимо, ещё до нашего появления многие ушли, но любители пива были на месте и ощутительно потели.

— Ну сколько можно ждать, а?

— Вы к нам неровно дышите, Ирина.

— Я ко всем неровно дышу. Ваше пиво.

— Они и без пива уже хорошие, — заметил кто-то.

— Мы не хорошие, мы лучшие!

— Я и говорю.

Мы пристроились на свободные места. Ли, открыв свою походную сумку, достал из неё оригинальный плеер в виде фонарика и губную гармошку. Плеер поставил на середину стола, нажал кнопку и приложил гармошку к губам. Однако стоило заиграть музыке, все один за другим подхватили:

И я сразу понял, что был неправ: «Подмосковные вечера» всё-таки породнили нас со всей планетой. И даже как-то по-новому увиделся смысл цветаевской песни о Москве. Ведь этот «огромный странноприимный дом» кое-что в судьбе всего мира всё-таки значил. С одной стороны, вроде бы, ничего, а запели, и замаячило как в беспросветной тьме, как во время той же бури, спасительным таким маячком. И я то принимал самое активное участие в пении, то с недоумением наблюдал, что, оказывается, не все поют. Многие из молодых людей слов совершенно не знали (отучили народ в застолье петь), при этом испытывая как бы некоторое неудобство. Зато наш командир была на боевом коне, как в детском садике, прилежно и задорно кивая в такт песни головой: