Вячеслав Килеса - Истории, рассказанные вчера

«Вместе с проклятьем Серафима» — добавишь ты и я, как всегда, замолчу. В роду две линии идут: одна светлая, на спасение от нечистой силы настроенная, другая — ведовская, чарами проклятье поддерживающая. Мою бездетную сестру — колдунью еще до революции серебряной пулей убили, а я осталась, и теперь в своих детей всматриваюсь: кто по какой дороге пойдет? Светлая — это Лидочка, не сомневаюсь, а темная… Сначала на Олечку думала, а после ее смерти на Дашу мысли падают. Гриша — он в стороне, кроме книг, ничего не видит. А больше в нашей семье никого нет: ни родных, ни приемных.

Снова пишу тебе, Володенька. Вспомнила о беде — и она в окно заглядывает.

Лида у нас заболела: да такой болезнью, что врач теряется. Лоб горячий, от еды отказывается, бредит и меня за руку держит, не отпускает. Дашу послала, чтобы знахарку Пелагею привела: вдруг сглаз или порча?! Пелагея посмотрела и говорит: «Знаю, как Лиду любишь, но это не колдовство, а судьба. Разве что, если хочешь, на другого ребенка попробую перекинуть. Выбирай: Гриша или Даша?»

— Даша — отвечаю, — а что еще говорить? — а на сердце так тяжко, словно Сизифов камень толкать заставляют.

— Это для рода нужно — себя успокаиваю. — Чтобы светлая линия не прервалась.

— Хорошо, — Пелагея поднялась и к двери направилась — Где живу — знаешь.

Придешь к полуночи: без твоего материнского слова заклятье не закрепится.

День провела, будто в аду. Гляжу на Дашу, на Лиду — и слезы градом катятся.

Даша волнуется, обнимает меня: «Мама, что с тобой, мамочка», а я остановится не могу. Сбегала в ларек, на последние деньги купила, что повкуснее, Дашу кормлю.

Она отказывается, не понимает, Лиде и Грише все относит. А я ее есть заставляю.

Уложила детей спать, а когда время к полночи приблизилось, к Пелагее отправилась. Как-то свыклась уже, что сделать придется, и даже радоваться начинаю, что Лида выздоровеет.

Ночь — как по заказу: тихая, августовская. Луна о своем думает, звезды друг дружку на землю выталкивают, белыми полосками небо расчерчивают. Прошла мост — речка журчит, спросить о чем-то хочет, — отмахнулась от нее, перекресток миновала и к Пелагеиному дому свернула: стоит пригнувшись, словно филин настороженный.

Пелагея иконы из комнаты убрала, ветками ивы окна занавесила и над каким — то варевом в котле колдует.

— Садись рядом, — приказывает. — Через полчаса все закончиться.

Открыла книгу и нараспев заклинания читает. Я робкой никогда не была, всего повидала, а тут страх за горло схватил. Тени над котлом мелькают, в чудовищные картины сплетаются, звуки ужасные раздаются. А потом лист синего пламени засверкал и Даша в нем показалась.

— Ну! — Пелагея толкает. — Говори свою волю.

— Не могу! — вдруг из меня вырвалось. Вскочила и ногой по котлу ударила: на пол все опрокинулось, комнату дымом заволокло и огонь вспыхнул.

— Дура, что наделала?! — Пелагея кричит, — Это адское пламя, его ничем не успокоишь!

И тут мне слова на ум пришли, словно шепнул кто-то: произнесла их и пламя исчезло, а дым через открывшуюся форточку вылетел.

Пелагея упала на табуретку, сидит, меня рассматривает:

— Я уже с жизнью прощалась, — спокойно так произносит. — Совсем ты, Лиза, шальная: радуйся, что с заклинанием повезло. Кстати, откуда оно: впервые о таком слышу?!

— Не знаю, — бормочу растеряно. — Тебе не кажется, что кто-то вместо меня все делает?

— Вряд ли: я бы почувствовала. — Пелагея с сомнением покачала головой. — Хотя история странная: напрасно я с тобой связалась. А что теперь: Лиде неделя осталась, не больше!

— Буду думать — отвечаю. — Знаешь, Пелагея, все-таки судьба — это воля Бога, а то, чем занялись, на убийство похоже».

Пелагея пожала плечами: «Тогда жди Женщину без лица. А пока уходи: мне в комнате до утра работы хватит!

Выгнала, и плату взять отказалась.

Переспала, корову подоила, свиней, кур и гусей покормила, и возле Лидиной кровати замерла. Лицо у дочки воспаленное, дышит тяжело, глаз почти не открывает: «Боже, — шепчу, — как тяжко ты наш род наказал!»

Даша поднялась с постели, зевает: «Мама, такой сон страшный снился!»

Сверкнула на нее глазами:

— Хозяйством займись, у меня руки совсем опустились.

Послушалась, побежала. Гриша в школу ушел, а я сундучок старинный с родовыми документами открыла. Когда ежовщина началась, я документы о дворянском происхождении сожгла, а письма и рукописи сохранила, — и стала просматривать: вдруг на нужное заклятье наткнусь! Кое-что высветилось: пусть и сомнительное, но позволяющее мыслям в мостик надежды выстроится.

Володенька, я помню, что ты когда-то рассказывал. Смерть — санитар земли, периодически очищающий поле жизни от дряхлеющих, больных или заблудившихся поколений. Она не от Света и не от Тьмы, она сама по себе: проводник душ в астральный мир, выбираемый человеческими делами. И план спасения дочки был рассчитан мной на краткий миг, когда Смерть общается с Хранителем судьбы, поскольку без его согласия она не заберет душу из тела.

К Пелагее сходила, ее книгу заклинаний прочитала. Знание — как гардероб с одеждой: никогда не знаешь, по какой погоде что пригодится, — чем больше его накапливаешь, тем удобнее жить получается.

Суечусь возле Лиды, а той хуже становится. Врач ходить перестал, да я и не зову: понимаю, что бессилья стесняется. Хозяйство забросила, Гриша и Даша словно бездомные, бог знает чем занимаются. Даша кота с помойки притащила: рыжий, худющий, орет по ночам, — хотела выбросить, но посмотрела, какой несчастный и перепуганный, и жалко стало. Теплой водой вымыла, покормила, — и не возразила, когда возле Лиды пристроился. Домашние животные не только для радости, но и для пользы даны: собаки энергией хозяев подпитывают, а кошки болезненные токи забирают. И Лиде легче стало: обняла Рыжика и уснула под его мурлыканье. Бедная моя девочка, кровиночка ненаглядная: свою бы жизнь вынула, только бы тебе остаться!

Женщина без лица недоступной слыла, ничьей воле не подчинялась. О ней говорили много, а знали мало, и страх перед ней был такой, что словами не передать. Находились смельчаки, на рандеву напрашивавшиеся, но их за своеволие не любили и даже церковь вне кладбища хоронила. Слышала я, кое-кто в прятки с ней играть пытался, но в основном, кто к Женщине без лица обращался, на колени падали и пощады просили. Но в эту очередь я не торопилась: понимала, что собеседника уважать должны, иначе разговор не получится..

В то утро я до рассвета встала. Помолилась святым и заступникам, живность накормила, в доме убралась, Гришу и Дашу к друзьям вытолкала, велела до вечера не появляться. Посидела, отдохнула и снадобье, вечером приготовленное, приняла: оно астральный мир позволяло видеть и с его обитателями общаться. Я этот рецепт в рукописи графа Мудрака обнаружила, но не слышала, чтобы им пользовались, — и поняла, почему, увидев преображение знакомого мира. Краски исчезли и в прозрачной пустоте замерцали сущности предметов — они, оказывается, даже у камней были. Растерялась вначале, не могу понять, что есть что; но приноровилась, даже ходить, не натыкаясь коленками, смогла. Вышла во двор, села на лавочку, жду. За Лиду не беспокоилась: возле ее кровати еду и прочее еще раньше поставила. Час пролетел, два — калитка в воротах распахивается и Женщина без лица входит. В отличии от астральных сущностей, одежда ее всеми красками играет: сапожки красные, сафьяновые, юбка с блузкой узорами расшиты, венок из живых цветов черноту волос оттеняет. Вот только лица не видно, какое-то меняющееся, с непонятным возрастом: то древней старухи, то девочки, то зрелой женщины. Идет к двери, на меня внимания не обращая, и тут я восклицаю: