Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

Но молодежь не столь легковерна. Настроение у нее уже не как на вечеринке с коктейлями, а, скорее, как наутро после нее.

Выступ на картах не увеличивается, но Нэнси, перед тем как везти своего маршала в трехдневную инспекционную поездку, заявляет, ссылаясь на письмо от Годфри, что, по всей вероятности, немцы фронт прорвут.

- А наши танки?

- Нет у нас танков.

В баре изумленное молчание. Потом какой-то член муниципалитета из Эрсли громко говорит: - Такие разговорчики только на руку врагу.

Но стоящий тут же молодой летчик по фамилии Паркин, приятель Нэнси, оглядывается и бросает через плечо: - Совершенно верно, нет у нас танков. И ничего нет. - Говорит он весело, шокировать собравшихся для него одно удовольствие. - Вот теперь война началась всерьез, теперь они себя покажут.

- А линия Мажино, мистер Паркин?

- В этом месте никакой линии Мажино нет. Он ее обойдет, это как пить дать. Гитлер ведь все время выдумывает что-нибудь новенькое.

- Как это... обойдет?

Все, включая бармена, все, кроме Нэнси, Паркина и двух летчиков-курсантов, сражены, узнав, что линия Мажино тянется не вдоль всей французской границы, а лишь вдоль восточного ее участка.

- Ну и ну! - ахает бармен. - Что ж они нам не сказали?

Паркин расправляет плечи и усмехается весело, но ехидно. - А это вы у них спросите. - Словно подтверждая слова Нэнси «раз мы сваляли дурака».

Паркин только что получил свои «крылышки», и они словно поблескивают даже в его небольших голубых глазах. Он невысок ростом, широкоплеч, блондин с рыжеватыми усиками и длинным сломанным носом. С Табитой он здоровается почти преувеличенно вежливо: кланяется от пояса, жмет ей руку и снова распрямляется рывком, словно ловко выполнив трудное упражнение. Паркин ловок и развязен до крайности. Новенькая форма сидит на нем неправдоподобно аккуратно и ловко; выражение лица настороженное, речь быстрая, ловкая, язвительная; усики, чуть завивающиеся кверху, нечеловечески аккуратны - вероятно, он смазывает их фиксатуаром. Табита, которую он сразу оттолкнул своей развязностью, а главное, тем, что он явно нравится Нэнси, невольно улыбается его шуткам. Он остается обедать, пьет много, но не пьянеет - то есть нервное возбуждение чувствуется в нем не больше, чем до обеда, - и наконец уезжает, грохоча, как целое сражение, на мощном мотоцикле с неисправным глушителем.

- До чего аккуратный, правда? - говорит Нэнси. - Ты заметила, какие у него ногти? В жизни не видела такого чистоплотного человека. Он, конечно, хам, но летает, говорят, как бог. Он тебе совсем, совсем не понравился? Ну да, конечно, он не твоего типа.

- Он занятный, - говорит Табита, и после паузы: - От Годфри сегодня что-нибудь было?

- Вчера. Он здоров. Расквартировали их как будто неплохо. Ты не бойся, я не собираюсь променять его на этого Паркина, не такая я идиотка.

Но от этих слов обеим становится невесело. Они смотрят друг на друга и понимают, что Нэнси себя выдала. Табита говорит: - Вероятно, летать на этих новых истребителях очень опасно.

- Еще бы. А Джо отчаянный. Он наверняка разобьется. Вероятно, даже очень скоро. По-моему, он отчасти потому такой нервный. Странное это, должно быть, состояние.

- И все-таки нельзя этим оправдывать поведение некоторых из этих молодых людей. Помнишь ту бедняжку, что заходила на пасху к нам на кухню, когда ехала в больницу с младенцем? Ей еще и шестнадцати лет не было.

- Не могу я ее жалеть, раз она такая идиотка.

- Недобрая ты, Нэнси. Как могла эта девочка уберечься?

- Посмотрела бы, что вокруг делается. Джо пробует переспать с каждой девушкой, какую ни встретит, просто для порядка. Если она откажет, он не обижается, только грубости не любит.

- Не понимаю, как ты можешь водить дружбу с таким человеком.

- Дедушка в этом возрасте тоже, говорят, был не промах?

- От матери небось наслушалась. Все это враки. Одно время он, правда, вел беспорядочную жизнь, и трудности у него были, но он всегда придерживался каких-то правил, он даже был религиозен. Ты ведь знаешь, как он смотрит на твое воспитание.

Табита и не сознает, что только что выдумала этого добродетельного Бонсера. Мысли ее не о прошлом, а о Нэнси, которая, как ей кажется, стоит на краю пропасти. Она выдумывает прошлое, чтобы вразумить Нэнси, предостеречь ее, устыдить и еще - чтобы выразить свое презрение к настоящему.

Неделю спустя французский фронт прорван и английские войска отступают. Старый мир развалился, и это вызывает чувство не ужаса, а пробуждения. Люди говорят: «Читали? Они уже к югу от Парижа!» - и улыбаются, словно усматривая что-то смешное в этом поразительном известии или, возможно, в собственной неподготовленности. Они - как спящие, внезапно разбуженные вспышкой света, и когда один спрашивает «Что же будет дальше?», другой отвечает: «Можно ждать всего, буквально всего».

- Не понимаю, чему тут удивляться, - говорит Нэнси в один из своих мимолетных наездов. - Сами напросились.

Она привезла с собой Паркина - сейчас он с Бонсером восстанавливает военные действия по газете. Устремив на них задумчивый взгляд, она добавляет: - Вон как наши воины друг перед другом пыжатся. Но в воздухе Джо в самом деле хорош.

А вечером Нэнси и Паркин танцуют - медленно, проникновенно. Табита глядит на них сквозь стеклянную дверь, как из засады, и мимо нее медленно проплывает лицо девушки, прильнувшее к плечу мужчины в каком-то хмуром забытьи.

«Могут сказать, что это война, - думает Табита, поднимаясь в свою гостиную, свое последнее прибежище. - Скажут, что я старая дура, только потому и возмущаюсь. Но это же правда возмутительно, это гадко!»

И когда Нэнси, умученная, с красными глазами и припухшим лицом, заходит проститься, перед тем как везти Паркина обратно в его лагерь, она говорит: - Ты не имеешь права поощрять этого человека. Ты невеста Годфри.

- А разве это имеет значение в такое время?

- Как раз в такое время и имеет. Мы можем хотя бы хранить верность.

- Годфри знает, что я встречаюсь с Джо.

- Годфри для тебя слишком хорош. Но ты прекрасно знаешь, что ведешь себя по отношению к нему безобразно, и я больше не желаю это видеть. Если тебе обязательно нужно флиртовать с мистером Паркином - сделай милость, но только не здесь.

После этого Нэнси исчезает на шесть недель, но время от времени шлет открытки. «Пробудем две ночи. Помещение ужасное. Целую» или: «Про Годфри ничего не знаю. Джо сверзился, но цел и невредим. Новая начальница идиотка. Плачет, когда девушки опаздывают с побывки». Обратного адреса она не дает, и Табита думает: «Вот и ладно, я бы все равно не ответила. На этот раз ей меня не провести».

В жаркий июньский день, когда в бассейне тесно от курсантов и их девушек из Эрсли, приходит известие о Дюнкерке, и не успела Табита осознать, что английскую армию переправляют через Па-де-Кале на яхтах, баржах и шлюпках, как видит, что в вестибюле стоит, оглядываясь по сторонам, высокий, тощий офицер.