Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

На следующий вечер, вскоре после того, как Ирина принесла очень вкусный, приготовленный ею ужин, Лева снова дает о себе знать и сообщает Мише через вентиляционную трубу о том, что происходит: штурма Белого дома не было, ночь прошла спокойно. Перед зданием собралась большая толпа, моросит дождь, но никто не уходит, наоборот, подходят все новые и новые люди, они прячутся от дождя под зонтами, полиэтиленовыми пленками и тентами, разводят костры, кипятят чай и разговаривают с солдатами, которые все больше симпатизируют Ельцину.

В Белом доме постоянно проходят совещания, а подпольные радиостанции сообщают, что шахтеры двадцати шахт Кузбасса начали забастовку. В Воркуте тоже половина шахт бастует. В ближайшие часы забастовка распространится на все шахты, сообщают дикторы подпольного радио, но они говорят и другое: путчисты решили штурмовать Белый дом и захватить Ельцина и его сторонников. Целый день москвичи, защищающие Белый дом, ждали нападения, как и танкисты, охраняющие Ельцина. Жители окрестных домов приносят защитникам горячую еду и питье, к середине дня здесь собралось сто тысяч человек. Из-под леса зонтов они слушают речь Ельцина, который говорит с балкона Белого дома и требует ареста путчистов и немедленного освобождения Горбачева и его возвращения в Москву.

Путчисты тоже непрерывно заседают, они имеют в своем распоряжении телевидение и крупные радиостанции, которые утверждают: только они могут спасти Советский Союз и поэтому не отступят ни на шаг.

Сохраняется серьезная опасность гражданской войны, сообщает подпольное радио, а вечером Лева передает Мише то, что узнал от Григория Чебышева: в ближайшую ночь, скорее всего, произойдет штурм Белого дома, который защищает масса безоружных людей.

Этой ночью Мише снится любопытный сон. Он стоит посреди большой толпы людей перед высокой башней, а на ней стоит человек в форме старшего лейтенанта Красной Армии. Его лица Миша разглядеть не может — башня очень высокая, но он отчетливо слышит, что говорит старший лейтенант. А он говорит: «Путч миновал! Путчисты бежали.» Ах, какое разгорается веселье, и лишь через некоторое время все снова стихает, а Миша в своем сне слышит, как офицер спрашивает с высокой башни: «Где же Миша Кафанке? Если ты здесь, Миша Кафанке, отзовись!» Теперь Миша понимает, кто этот офицер, сердце его начинает сильно биться, и он кричит: «Я здесь, отец!»

На другой день, 21 августа 1991 года, в полдень дверь камеры отворяется. Конечно, это Ирина с обедом, думает Миша, но это не Ирина, это Котиков.

Председатель сельсовета смеется и говорит:

— Михаил Олегович, я могу отпустить вас на свободу.

— Вы… вы… что? — бормочет Миша.

— Вот ваш радиоприемник, Михаил Олегович, — говорит Котиков и протягивает ему его драгоценную коробочку, — собирайте ваши вещи и отправляйтесь к Петраковым, желаю вам радоваться так же, как радуюсь я!

Миша вспоминает о своем сне, и мурашки пробегают у него по спине. Он спрашивает:

— Что произошло?

— По телевидению только что сообщили, что путчисты, эти жалкие изменники и негодяи, сдались. Некоторых арестовали, другие скрылись. Президиум Верховного Совета отменил все постановления вице-президента Янаева. На этом чрезвычайное положение закончилось, и свобода печати и передвижений снова восстановлена. Боже, какое я чувствую облегчение. Никто и представить себе не может, сколько страданий вынес я за последние два дня…

— Вы страдали, товарищ Котиков?

— Еще как, — говорит председатель сельсовета и вытирает глаза. — Это было для меня адом.

— Что было для вас адом, товарищ Котиков? — спрашивает Миша вежливо.

— Все, что мне приходилось делать, Михаил Олегович. Ведь путчисты заставили меня. Они бы сразу меня расстреляли, если бы я, как представитель власти (да, эти преступники просто назначили меня своим представителем!), не делал всего того, что они приказывали. Я вынужден был это делать. Вы ведь, без сомнения, заметили, каких нечеловеческих усилий мне это стоило?

— Разумеется, — говорит Миша. — Это было заметно в каждом вашем слове в колхозной столовой.

— Неужели? — спрашивает Котиков, тяжело вздыхая. — Это было заметно!

— Я же говорю.

— А то, что я должен был задержать вас, было для меня тяжелее всего, Михаил Олегович.

— Да, — говорит Миша, — это я почувствовал. На вас оказывали давление, товарищ Котиков.

— Но теперь, — говорит толстяк, — все позади, теперь Горбачев возвратится, по телевидению сказали, что к нему в Крым отправился самолет, домашний арест кончился. Пойдемте, дорогой друг, выпьем по рюмочке за здоровье Ельцина, нашего героя!

Немного погодя, они сидят наверху в служебном кабинете в сельсовете, Котиков наливает два стакана водки, и они пьют за здоровье Ельцина. Здоровья, долгих лет жизни, успехов и счастья ему. И так же, как и в первый раз, когда Миша был в этом кабинете, время от времени вбегают и выбегают кудахчущие куры. У Миши стены начинают плыть перед глазами, он не переносит алкоголя, и поэтому все, что происходит потом, он воспринимает как бы сквозь пелену тумана.

Вдруг раздаются громкие голоса, и Котиков бросается к окну. Миша, пошатываясь, идет за ним, видит устремившихся на площадь Ленина колхозников и слышит, как они кричат, перебивая друг друга. Котиков бледнеет и опускается на стул.

— Что же это? — бормочет он. — Я ведь только выполнял свой долг! Я же был лишь маленьким винтиком…

— Ну, конечно, — говорит Миша. — Как же иначе?

— О Господи! — стонет председатель сельсовета.

Но его волнение излишне. Пришедшие вовсе не хотят лишить его жизни! Здесь все происходит иначе, чем в свое время в Германии. Здесь все происходит спокойно, медленно, с почтением к начальству, даже сейчас.

— Они сказали, что путчистов надо посадить в тюрьму. Котиков сотрудничал с путчистами, значит, его мы тоже должны посадить в тюрьму, — слышит Миша слова старика с длинной бородой. Другие говорят, что Котиков должен предстать перед судом. Люди продолжают говорить, перебивая друг друга, а потом Миша слышит голос Аркадия Петракова. Он требует тишины. Тишина долго не устанавливается, а Миша замечает только Ирину, ее родителей и Леву и слышит, как Аркадий Николаевич кричит:

— Какие вы трусливые! Сначала молчите, не смеете даже пикнуть и все делаете как велено, а теперь сразу осмелели и говорите о суде! — Котиков, шатаясь, встает, а Аркадий Петраков продолжает: — Мы снимем Котикова с поста председателя сельсовета! Люди в Москве тоже взяли общее дело в свои руки. Он больше не будет ни руководителем колхоза, ни председателем сельсовета, — но с ним ничего не случится, он не должен опасаться за свою жизнь.

Все говорят, что это правильно, что они хотят только, чтобы им потом не попало за то, что они не арестовали путчиста, как было приказано. Надо подумать, какую работу дать Котикову, а до тех пор, пока не будет вынесено решение по этому вопросу, надо взять его под стражу. Конечно, его будут кормить и поить, и милиционер, охранявший Мишу, будет теперь охранять его.