Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

— Это твои проблемы. Я даю тебе достаточно времени.

Он решил, что я жалуюсь. И, должно быть, в очередной раз убедился, как ненасытны эти бабы. А ведь чувство голода, когда ты обедаешь хотя бы и трижды в день, говорит о том, что человеку недостает иной пищи.

Выходило, что в этих отношениях каждый сам по себе еще больше. Я согласилась с советом, что моя проблема находится, вероятно, во мне, и постаралась обнаружить источник своего недовольства, чтобы определить, что же во мне, быть может, нуждается в поправке. И нашла, что недовольство исходит не от той области, которую я насилую, а, пожалуй, от головы или того, что в ней прописано. Я решилась заключить, что недоволен мой разум. Разум хотел понимать, быть целенаправленным и быть экономичным. Разум считал, что вокруг достаточно сфер, более нуждающихся в активности и времени индивидуума. И где, кстати, удовлетворения не меньше, а тупиков избежать значительно легче.

— Ага, — хохотнула Е., - так тебе от этого и откажутся!

Я и не настаиваю, чтоб отказывались. Просто неплохо бы знать, что можно отказаться. Если это вообще называть отказом. Человек должен знать о других возможностях. И должен знать о последствиях. И о том, что одиночество совсем не обязательно, оно — результат неверного начального отсчета. Так что если вместо узкого сексуального тупика настроить себя на волну мира…

— Настраивайся, настраивайся — одни китайцы останутся!

Ну да, а ты, конечно, о человечестве заботилась, когда со счета сбилась в абортах. И износила фабрику противозачаточных средств — все, естественно, с целью размножения. Да если даже и рожать, то уж никак не для того, чтобы бросить. Стоило бы спрашивать: зачем? Кого вырастишь?

— А ты? — вцепилась Е. — Собиралась же? От моего законного мужа…

Да, я собиралась. Собиралась, да. Принца не нашлось.

Собственно говоря, все вокруг захватывали всех. Я не перестаю удивляться, что за каждого мужчину идет борьба. Даже если временно нет соперниц, женщина отвоевывает его для себя у него самого, не предполагая, что строит деспотическое государство, в котором неизбежны восстания. Я поклялась, что лучше помру старой девой, чем стану кого-то у кого-то отвоевывать. А потом подумала, что правильнее родить сына и объяснить ему, как нужно. Научить его жить не напрасно.

— Больно ты знаешь, что напрасно и что нет! — фыркнула Е.

— Я знаю хотя бы половину, — не согласилась я. — Я знаю, когда напрасно. Хотя, наверно, мне надо не рожать, а усыновлять — может, это результативнее. Потому что я вижу системы, которые дают сбой. Я — мать в запасе.

— Ну и скуловорот, чтоб мне треснуть! Уши вянут слушать, уродка ты переучившаяся… Как лягушки весной квакают — слышала? Я раз в микроскоп на что-то взглянула — чуть с копыт не свалилась: делятся! Рыбу чистила? Икру считала? Мух на лету видела?.. Секс! В мире один секс! Везде! Разуй глаза — ничего кроме не найдешь! Даже чайник над чашкой — секс! Лопата в грядке — секс! А уж эти ракеты сегодняшние — смотреть по телевизору неприлично! Раздулись — не то что баба, земля не выдержит!

Иисус Мария, вот это интеллект. Свихнувшись на гениталиях, открыть всемирный закон сцепления…

— Секс!.. — вопил Елеонорой окружающий бардак.

Ладно, о мироздании потом, разобраться бы в частностях. Посмотрим, для чего в живом этот твой секс наличествует. Лягушки совокупляются — миллионы икринок в тине. Бабочка села на капусту — гусениц собирай не хочу. Это только у нас не как у бабочек. Ни одна козявка не проживет в природе такую пустопорожнюю жизнь, как какая-нибудь Елеонора. Никто за просто так трудиться не станет, только мы. То, что волооко называют сексом, везде есть упорядоченная работа, это наполнение земли кислородом, перегноем, кормом, это рождение новых форм, это эволюция. Всё работает. Хотя пользуется только телом. А у человека довесок — какая-то там душа, которая тоже зачем-то. В любой Елеоноре душа. Живет как в концлагере, ничего не видит, ни пищи, ни вопроса — сирая, подвальная, невостребованная, не чает конца дождаться…

— Какого конца? — дрогнула Елеонора. — Зачем ей конец?..

— Чтобы начать сначала, — пообещала я с удовольствием. — Не отвертишься, вляпают новый срок.

Меня бы на ее месте заинтересовало, кто этим займется. А она:

— Почему это плохо, если это хорошо…

Ага, так и должно выглядеть лучшее состояние человека. Уродливые позы, искаженные в усилиях лица, хлюпающие звуки — очень хорошо. Что в пятьдесят-то лет станешь делать? То же самое? А в семьдесят? Котенка брошенного не найдешь сил пожалеть…

— А меня кто пожалел? — вскинулась Е. — Меня пожалел — кто?..

Может быть, я. Я тебя и жалею, может быть. Потому что место для этого осталось. Но я не хочу, чтобы половина жизни гробилась на поиски не того и не там. Пока целью является зачатие — Бог велел. Хочешь ребенка — рожай. Не хочешь — займись более полезным делом. И не возводи кастрированное совокупление в ранг высшего смысла — эту нелепость следовало бы судить трибуналом как преступление против человечности, она сломала миллионы судеб, и всего лишь по той причине, что маячила перед каждым следующим человеком искусственно раздутым миражом наибольшего счастья. Над нами квартира — ночью грохот, баба ором орет, только что с балкона не кидается — «спасите!».

— Может, сигарки тушит… — посочувствовала Е. — Был у меня один — сигареты об это тушил. Идиот, ладно бы зажечь пытался!

— И ты терпела?..

— Ну, долго-то не вытерпишь. Разъяснила. Отрежу, мол, лишнее к едрене-фене. Проникся. Из города драпанул.

Драпанул, но всё равно же где-то возникнет. И кто-то будет звать на помощь с балкона. И прощать. И чем дальше, тем прощать придется больше.

Когда кто-то преступает, это значит, что ему позволили преступить.

Перестать бы изображать страсть, совсем ее не ощущая, следуя рекламе и печатному вздору. Перестанем врать сексом — не понадобится унижаться. Ложь всегда признак проблемы. Не миражи бы и легенды создавать, а отыскивать выход.

— А я знала одних, — почти пропела Е., - у них любовь была. Он хотел ей что-нибудь хорошее, а она говорила, что у нее и так всё есть, а он всё равно хотел, но не знал — как, от этого у него происходила тоска и запой, а она его вытаскивала — и из-под забора вытаскивала, и лечила, а он поддавался, потому что жалел и хотел для нее, а она говорила — вот это и сделай, чтобы, значит, не пить, и он делал, завязывал на полгода, и у них был праздник, и они так смотрели, так смотрели… Потом ему автобусом ноги отдавило — выпал из двери под колеса, кровища, никто не хотел везти, она его на себе до больницы несла. Без ног остался. Она его на саночках гулять возила, и оба улыбались, тихо так, будто не на земле, будто подарил, что хотел…