Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска

— Благодарю, — пробормотал я.

Улыбнувшись еще раз, он от дверей сделал ободряющий жест и вышел. Я ждал, стоя, но сестры все не было; я вернулся к столу и стал разглядывать череп. Он как-то особенно широко улыбался — полным набором длинных белых зубов. Я взял его в руки, почти бессознательно, и несколько раз щелкнул его нижней челюстью, устроенной на пружинках. С боков, на висках, имелись привинченные крючочки — весь верх, ровно отпиленный, снимался как крышка. Я не стал откидывать крючочки — такой, как есть, законченный, шаровидный, он был мне как-то больше по душе. Должно быть, его вываривали необычайно старательно —он сиял, словно покрытый тончайшим слоем жира, но блеск этот был сухим. Склизкость я почувствовал бы на ощупь.

Очень красиво выглядели бахромчато сцепленные между собой, точно сходящиеся теменные кости черепного свода. А основание, если его перевернуть, слегка напоминало лунный пейзаж — множество больших и малых костистых бугорков и брешей, остроконечных выступов, а посредине, там, где череп скрепляется с позвоночником, — обнесенная валом, большая, как кратер, дыра. «Интересно, где его позвоночник», — подумал я и сел перед ним, широко расставив, на столе локти. Сестры все еще не было.

Я думал о том и о сем — об одном человеке, который, как я слышал, заболел скелетом, своим собственным скелетом, то есть ужасно боялся его, не говорил о нем и даже старался не прикасаться к себе, чтобы не наткнуться под мягкой оболочкой на твердость, ожидающую освобождения; о том, что скелет для нас — символ смерти, плакатное предостережение, и ничего больше; раньше, столетья назад, в анатомических атласах скелеты не стояли в неестественно напряженной позе, по стойке «смирно», но изображались в позициях, полных жизни: одни плясали, другие, слегка скрестив берцовые кости, опираясь на костяную ладонь, углом локтя касались саркофага и внимательно или печально смотрели глазницами на наблюдателя; я помню даже гравюру с изображением двух любящихся — один из них был явно смущен!

Но этот череп был вполне современным — он прямо-таки сиял чистотой, абсолютно гигиеничный, вымытый; необычайно стройные баллюстрадки скуловых костей образовывали что-то вроде маленького балкончика под каждой глазницей, зияющая дыра вместо носа слегка обескураживала, но только как некий изъян, неретушированное увечье, зато в улыбке совершенно не ощущалось отсутствие губ, вообще отсутствие чего бы то ни было, она побуждала задуматься. Я поднял его, покачал в руке, кость весила немало, я постучал по ней согнутым пальцем и вдруг, быстро, зажмурившись, поднес к носу. В первую минуту я ощутил только пыль, невинную, щекочущую, однако в ней извилисто промелькнул какой-то следок, что-то там было — еще ближе, и, когда ноздри коснулись холодной поверхности, я резко втянул воздух — ну да! ну да! запах, верней, запашок, еще раз, и — о, измена!!!

Дохнуло гнилью, выдававшей неправедное происхождение черепа. Я вынюхивал, словно пьяный, убийство, которое таилось за стройной бледно-желтой изысканностью, кровавую дыру, которая ей предшествовала; понюхал еще раз: блеск, опрятность, белизна — все было обманом. Что за мерзость! Я еще раз принюхался — жадно, со страхом, — бросил череп на стол и принялся судорожно вытирать губы, нос, пальцы краем купального халата, а меня уже снова тянуло к нему, да как еще тянуло...

Вошла сестра — без стука — со старательно сложенным, отутюженным, словно новым, костюмом, положила его вместе с рубашкой на стол, возле черепа. Я поблагодарил. Она чопорно кивнула и вышла.

Я одевался в ванной, при полуоткрытых дверях, а так как дверь комнаты тоже была приоткрыта, через короткий, пустой коридорчик мог в любую минуту увидеть костяную голову. «Красавица ты моя!» — думал я. Я мог бы всматриваться в нее часами, такое это было блаженное омерзение, возбуждающее и отвратительное после того, что я в ней обнаружил. Даже какой-то испуг пробирал, не перед черепом, разумеется, а перед собою самим — ну чего я в нем такого доискивался? Подумаешь, вываренная до блеска кость, костища. Что меня к ней так притягивало, почему я смотрел туда и даже снова принюхивался, со все возрастающим омерзением, не в силах оторваться? Гибель того человека, из которого ее вынули? Но ведь он не имел ничего общего с этой своей посмертной несерьезностью пресс-папье, да, впрочем, он совершенно меня не заботил. Непонятное дело; во всяком случае, я уже лучше понимал, почему прежде, в очень давние времена, пили из оправленных в серебро черепов. Они придавали вину особый вкус. Я.еще долго бы так размышлял, но через коридорчик услышал скрип второй двери врачебного кабинета — она вела в главный коридор. Я прикрыл дверь ванной, быстро застегнул последнюю пуговицу, проверил в зеркале лицо и медленно, неуверенно выглянул наружу.

В комнате были двое в цветных пижамах.

Один, с неоднородно рыжими волосами, словно бы крашеными и местами выцветшими, стоял спиной ко мне, и, скривив голову набок, читал заглавия на корешках книг; второй, приземистый, с припухшими веками цвета крепкого чая, сидел за столиком напротив черепа и говорил:

— Хватит. Кончай. Ты уже наизусть это знаешь.

Я вошел в кабинет. Сидящий бегло взглянул на меня. Шея у него была белая и обвисшая, в противоположность смуглому, какому-то изношенному лицу.

— Сыграем? — предложил он, доставая из кармана свекольного цвета пижамы маленькую кружечку; он открутил ее крышку, и на стол посыпались игральные кости.

— Не знаю, на что, — засомневался я.

— Ну, как обычно, на звезды... Кто выигрывает, тот называет, идет?

Он уже с грохотом мешал кости.

Я промолчал. Он бросил кости и посчитал очки: одиннадцать.

— Теперь ваш черед, коллега.

Он протянул мне кружечку. Я встряхнул ее и бросил кости — выпали две двойки и четверка.

— Моя взяла! — довольно сказал он. — Тогда... пускай будет Маллинфлор! Не хуже любой другой!

На этот раз выпало тринадцать.

— Эх, одного очка не хватило. — Он криво усмехнулся.

Я бросил кости, не мешая. Две четверки и шестерка.

— Ого, —- сказал он. — Слушаем.

— Не знаю, — буркнул я.

— Ну, смелей!

— Адмирадьера...

— Высоко целите! Ладно, теперь я...

Он выкинул семь. Очередь была за мной. Выпали две пятерки, третья кость скатилась со стола и полетела прямо к ногам мужчины, который, все еще стоя спиной к нам, разглядывал библиотеку.

— Что там, крематор? — спросил, не двигаясь с места, мой партнер.

— Шестерка, — бросил тот, едва взглянув вниз.

— Везунчик! — Сидящий показал скверные зубы. — Ну? Называйте!

— Звезда... — начал я.

— Да нет же! Шестнадцать!! Целая система!

— Система? Система... Златоокого Старичка, — вырвалось у меня.