Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска

— Лжешь, — тихо сказал я сквозь сложенные руки.

— Да, лгу, — повторил он, как эхо. — Почему? Это была самочинная интрига Баррана. Делюж, однако, уведомил о ней Секцию. Будучи приобщена к другим документам — без ведома Баррана, по доносу Делюжа, — интрига стала частью делопроизводства Секции. Об этом знали только ее начальник и я, посланный им, чтобы запротоколировать все, что здесь произойдет. Так это выглядит в первом приближении. Но аспирант сделал нечто непредусмотренное: выходя, постучал в шкаф. Стало быть, знал, что я там. Из присутствующих обо мне не знал никто. Аспирант не мог получить такого приказа от начальника Секции, так как не подчинен ему. А значит — как указывает этот стук, — он действовал по приказу откуда-то сверху. Тем самым он вел двойную игру: перед Барраном, своим начальником, делал вид, будто подслушивает, а в то же время через голову Баррана контактировал с каким-то более высоким начальством. С какой целью ему велели постучать? Я должен был запротоколировать все, а значит, и стук. Начальник Секции, прочитав мой рапорт, поймет, что не следует начинать дисциплинарное разбирательство об участии аспиранта в интриге, затеянной Барраном, ведь аспирант, постучав в шкаф, дал понять, что уполномочен более высоким начальством, выполняет официальный приказ, а не пособничает Баррану в его самовольной интриге. Итак, операция проводилась на трех уровнях сразу: как игра Баррана против Семприака, как дело «Барран, Семприак и другие», контролируемое, при моем посредничестве, Секцией по личному приказу начальника, и наконец как дело еще более высокого порядка, в котором аспиранта можно не брать в расчет, ибо за ним стоит уже кто-то не из Секции, а из Отдела.

Но и это еще не все. Почему Отдел, вместо того чтобы связаться с Секцией, пошел таким окольным путем — о своем участии в деле известил лишь стуком в шкаф? Тут вторично выходит на сцену Барран. Быть может, то, что Семприаку и Делюжу он выдавал за свою собственную, самочинную затею, на самом деле было согласовано с Отделом, а целью так называемой интриги была не победа над Семприаком в научном споре о достоинствах операции «Луковица», но полное уничтожение Семприака, а может быть, и других участников пирушки. Для этого надо было узнать, кто из них нарушит главную заповедь благонадежности и не напишет доноса о происках Баррана. Итак, проверка на благонадежность — четвертый, совершенно новый аспект дела. Есть и пятый, ведь доносов, по всему, было два: профессора Делюжа — в Секцию, и аспиранта —- в Отдел (иначе Отдел не мог бы приказать ему стукнуть в шкаф).

Но сейчас меня больше интересует донос Делюжа. По уставу операция находилась в компетенции Отдела, и аспирант поступил правильно, донеся именно туда. Вместе с тем, уж кто-кто, а профессор Деяюж хорошо знал, что делает. Раз он написал донос именно в Секцию, а не в Отдел, значит, так ему было велено. Выходит, он просто-напросто выполнил приказ сверху — разумеется, приказ Отдела. Для чего это было нужно Отделу? Ведь он уже задействовал сразу двоих —* Баррана и аспиранта. Зачем понадобился третий? Чтобы проверить, как Секция поступит с доносом, попавшим к ней не по уставу? Но Секция все равно переправила бы его в Отдел — так она и поступила, одновременно послав на место своего человека, то есть меня. Как бы то ни было — Деяюж тоже оказывается агентом Отдела. Стало быть, единственным человеком, который, отвечая на брошенный Барраном вызов, действовал самостоятельно, был Семприак. Заметь, однако: он пытался тебя предостеречь, намекнуть, что знает о фиктивности всей этой сцены и что искренние, как тебе казалось, советы и излияния Баррана — всего лишь хитроумный ход, «подставка». Так вот: влиять каким-либо образом на твое конечное решение, в том числе — подавать любые предостерегающие знаки, строжайше запрещалось правилами игры, а я эти правила знаю из доноса Делюжа. Выходит, Семприак, показывая тебе подставку, нарушил правила. Зачем? Чтобы выиграть? Нет — такой выигрыш не был бы, конечно, засчитан. Впрочем, ты в своем ослеплении не оценил важности знаков, которые тебе подавали... Во всяком случае, крематору не было никакого смысла предостерегать тебя, заведомо отказываясь от выигрыша. И все же он это сделал, как бы назло себе самому. Зачем? Разумеется, затем, чтобы дать понять Баррану, что фиктивный характер интриги, подстроенной Барраном вместе с Отделом, для него вовсе не тайна. А узнать об этом он мог только от начальства. Значит, все присутствовавшие (кроме меня, но я сидел в шкафу) были подосланы Отделом...

— Я — нет...

— Ты тоже! Чай был переслащен!

— Что, что?

— Чай, которым тебя приводили в чувство, был переслащен, ты весь стал липкий и вынужден был согласиться на купанье; тогда у тебя забрали одежду, ты надел купальный халат, а от халата недалеко уже до пижамы; впрочем, доктор ни за что не решился бы подсунуть тебя Баррану на свой страх и риск! Доктор подчиняется Отделу, ergo, ты, как и все остальные, был здесь человеком Отдела. Тебе понятно, что это значит?

— Нет...

— Нет? Поскольку Семприак, показав тарелку, лишил себя возможности выиграть, никакого поединка не было. Раз и он, и те двое были фигурами одной и той же стороны, значит, второй не существовало вообще! Жестокий розыгрыш, затеянный Барраном, в действительности был устроен самим Отделом!! Вижу, ты мне не веришь...

— Нет.

— Ну конечно! С чего бы? Как это, думаешь ты, Отдел, могущественный Отдел устраивает какие-то розыгрыши? Проказы? Этого не может быть — тут кроется какой-то глубокий смысл... Но хотел подшутить над тобой лишь Барран, а не Отдел — тот посмеялся над всеми! Странная шутка? Это как посмотреть. Обычно, не видя смысла в чем-либо изумительно совершенном, мы усмехаемся. Другое дело, если это крайне велико... Взять хоть бы Солнце с его скрученными как папильотки протуберанцами или галактику со всем болтающимся по ней мусором — разве не похожа она на скособоченную карусель? А метагалактика с ее космами? Можно ли всерьез позволить себе уходить в бесконечность? А ералаш созвездий! Но разве ты видел хоть одну карикатуру на Солнце или галактику? Нет, над ними мы смеяться побаиваемся, а то еще окажется, что насмешка эта не наша, а над нами... И вот мы делаем вид, будто ведать не ведаем о том, что Космос неразборчив в средствах; впрочем, мы говорим: 'он таков, каков есть, он есть все, а все не может быть шуткой, ведь это нечто колоссальное, невообразимо громадное, а значит, это — всерьез... Ах, громадность — до чего же мы ее чтим! Даже дерьмо, если соорудить из него гору, вершина которой скрывается в облаках, вызывает в нас уважение и легкую дрожь в коленках. Так что не буду настаивать, что это был розыгрыш. Да и тебе бы хотелось, чтобы это было всерьез, верно? Думать, что пытают тебя между делом, что никто твоих страданий не наблюдает, пусть даже с дьявольской усмешкой, что никто их, в сущности, не хотел и они никому не интересны, — было бы для тебя нестерпимо. Конечно, лучше уж тайна, чем бессмыслица. В тайне ты можешь поместить что угодно, и прежде всего — надежду... Вот, пожалуй, и все. Добавлю только, что, говоря об Отделе, я упростил картину. Нити ведут к нему, но на нем не кончаются, а идут дальше, захватывают все Здание. Это оно было автором «розыгрыша». Оно или, если угодно, никто... Вот теперь ты знаешь все...