Чеслав Милош - Придорожная собачонка

Поэт, брошенный в огромный всемирный котел с bouillabaisse [2] Буйабес ( фр .). , в котором если что-то и можно различить, так только разваренные кусочки рыбы и креветок, обнаруживает, что прочно укоренился в своем захолустье, в провинции, и начинает это благословлять.

Польский поэт с великим трудом преодолевает в себе заповеданные родным языком заботы о судьбе страны, зажатой между двумя державами. И этим отличается от поэта, пишущего на языке с более счастливой судьбой.

Курдский поэт поглощен исключительно судьбой курдов. Для американского поэта не существует понятия «судьба американцев». Польский поэт всегда посредине.

Разве не это столкновение двух противоположно направленных сил определяет специфику польской поэзии, которая ощутима в стихах, с виду не имеющих ничего общего с историей, как, с кажем, в любовной лирике Анны Свирщинской.

Полное освобождение от местной, захолустной силы притяжения обрекает на следование чужим образцам.

Тоска, тревога, муки совести, печаль, стыд, беспокойство, подавленность — а из этого возникает ясная, компактная, литая, почти классическая поэзия. Кто сумеет это понять?

Только не скрывать. Ведь тот, кто делает вид, будто той, мрачной, стороны в нем нет, навлекает на себя месть прях судьбы.

Верить, что ты прекрасный человек, и постепенно но убеждаться, что не прекрасный. Хватит труда на всю человеческую жизнь.

Не может быть ничего лучше, чем проститься со своей прошедшей жизнью как с комментарием к нескольким стихотворениям.

Личность. Необыкновенно важно открытие, что, когда мы произносим «я» и говорим от собственного имени, это может оказаться всего только литературным приемом. Когда этот поэт счел, что в стихотворении говорит не он сам, а созданная им личность, то осмелел и преодолел угрызения совести, удерживавшие его от вымысла. Он отыскивал крохи своих переживаний и соединял их, чтобы написать арию, которую поет лишь немного напоминающий его персонаж.

С одной стороны свет, доверие, вера, красота земли, энтузиазм, с другой — темнота, сомнения, неверие, жестокость земли, злонравие. Когда я пишу, правда на одной стороне, когда не пишу — на другой. То есть я должен писать, чтобы уберечься от распада. Философии в таком утверждении не много, зато оно проверено опытом.

Роман должен заинтересовать, увлечь и растрогать. Если не трогает, ему недостает черт настоящего романа. Роман сентиментален и мелодраматичен по природе, он похож на сказку, о чем стали забывать, навязывая ему все новые роли.

Мелодрама: родители выдают дочь не за того, кого она полюбила. Выйдя замуж, она становится тайной любовницей своего прежнего жениха, теперь друга дома (и богача), который завещает ей свое состояние. Дочь отрекается от родителей. Дает пощечину пришедшей ее навестить матери и выгоняет за дверь. Мать проклинает дочь. А проклятие матери должно исполниться. И все это в одном романе («Сага о Йосте Берлинге» Сельмы Лагерлёф).

Роман как сказка: в нем должен быть слышен голос сказочника. Он здесь со своими мерками добра и зла, но рассказывать должен не о себе. Рассказывая о себе, он бы продемонстрировал, что ему не хватает зрелости и спокойствия, то есть качеств, которыми сказочник обязан обладать. Еще одна черта романа: великодушие.

Очень хочется открыться перед людьми и рассказать о своей жизни все. Невозможно. Получится разве что психологический роман, да и то страшно далекий от правды. Главным в нем была бы покаянная исповедь, но ведь известно, что совесть усердно обвиняет своего хозяина в малых прегрешениях, чтобы скрыть большие.