Чеслав Милош - Придорожная собачонка

Восемьдесят пятый день рождения, слава и почести в избытке. И все время словно другим, внутренним слухом прислушиваешься к чтению приговора. Да, так и должно было случиться, я предчувствовал это в ранней молодости. Но твой дар не заслужен, и ты это сознаешь. Кругом болтают, болтают, а я иду к трону Судии со своей безобразной душой.

Стремишься к истине — и натыкаешься на стихи и рассказы, а тогда становится стыдно, ибо все это только мифология — и не было так, и ты так не чувствовал. Это сам язык раскидывал свою шелковую пряжу, чтобы закрыть то, что без него было бы ничем.

Он был настолько застенчив, что появляться в обществе для него было сущей мукой. Неловкий, не знающий основных принципов Kinderstube, он обливался потом, краснел — да, да, именно он, тот самый, словно актер в светском theatrum смокингов, вечерних платьев, parties и банкетов. Такая роль должна была достаться кому-нибудь лучше подготовленному. В то же время его неподготовленность позволяла понимать: все, что прячется под покровом формы, исковеркано, хрупко, несуразно, преувеличено, восторженно, слишком чувствительно; неуместно, мелочно и глупо — это как чулок со спустившейся петлей, отломавщийся каблук, отсутствие необходимого именно сейчас тампона. Женщины, похоже, ближе к обычному сумбуру распадающейся действительности — хотя как раз сейчас они за дверью с надписью «для дам» деловито щелкают замками сумочек и пудрят себе носы. Они — воплощенная метафора понятий «фасонить» и «недотепа».

Влюбиться. Tomber amoureux. To fall in love. Как это случается — вдруг или постепенно? Если постепенно, то где это «уже»? Я был влюблен в обезьянку, сшитую из лоскутков. В фанерную белку. В ботанический атлас. В иволгу. В ласку. В куницу на картинке. В лес по правую сторону дороги на Яшуны. В стихотворение какого-то поэта. В людей, имена которых до сих пор волнуют меня. И всегда объект влюбленности был окутан эротическими фантазиями, подвергался, как у Стендаля, «кристаллизации» — даже страшно подумать о контрасте между объектом, нагим среди нагих вещей, и сказками, которые я себе о нем рассказывал. Да, я часто бывал влюблен — в кого-то или во что-то. Только вот влюбляться не означает быть способным любить. Это совсем другое.

Но ведь этот ток действительно пробегал через меня, и действительно я, съежившийся, сгорбленный, и теперь остаюсь тем же самым инструментом, — как такое возможно?

26. IX.1976. Вечер. Какое облегчение! Счастье какое! Жизнь прожита, и все мучения из-за собственной дурости теперь в прошлом.

Восхищаюсь собой? Тем, что все снес? Отчасти да, только это не восхищение. Что-то вроде удовлетворенности бегуна, который оказался не первым, даже скорей из последних, но прошел дистанцию до конца.

Даже завалящая вещь благодарно отзовется, если отнестись к ней с уважением. (Фраза, приснившаяся 20.II.1978 и записанная наутро.)