Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце

– Мам? – У меня внезапно пересохло горло, и выходит, как будто я каркаю.

– Все наладится, – быстро и тихо отвечает она и заводит машину. – Не переживай, родной.

Я вспоминаю все ужасные события, которые произошли, когда мне в последний раз сказали не переживать, но все равно киваю.

Конец света начинается с дождя.

Сначала смывает сентябрь, потом октябрь. К ноябрю даже папа уже держаться не может, а это говорит о том, что в доме льет так же, как и на улице. Повсюду расставлены кастрюли, горшки и ведра.

– Кто же знал, что пора менять крышу? – снова бурчит себе под нос папа, словно мантру.

(ПОРТРЕТ: Папа удерживает дом у себя на голове.) И это на фоне того, что он всегда заранее менял батарейки в фонарях и лампочки еще до того, как они перегорят: Надо быть готовым ко всему, сынок.

Хотя в результате длительных наблюдений я пришел к заключению, что на маму дождь не попадает. Я вижу, как она стоит на террасе и курит (обычно она не курит), как будто бы под невидимым зонтом, всегда с телефоном возле уха, она сама молчит, просто раскачивается из стороны в сторону и улыбается, словно в трубке играет музыка. Я вижу, как она напевает (обычно она не напевает) и перемещается по дому, и по улицам, и вверх по холму со звоном (обычно она не звенит) в этом своем новом цирковом наряде и с браслетами, она словно живет в собственных лучах солнца, в то время как все остальные вынуждены хвататься за мебель и стены, чтобы нас не смыло.

Я вижу ее за компьютером, когда она предположительно пишет книгу, но вместо этого мама смотрит в потолок, как будто на нем высыпали звезды.

Я вижу ее, и вижу, и вижу, но ее на самом деле не вижу.

К ней приходится обращаться по три раза, прежде чем она услышит. Когда я захожу в мамин кабинет, надо постучать по стене кулаком либо пнуть стул так, чтобы он пролетел по всей кухне, чтобы она хотя бы заметила, что тут кто-то есть.

Я вдруг начинаю волноваться, что как ее сюда занесло, так же может и унести.

Единственный способ вывести маму из такого состояния – это начать обсуждать мое портфолио для ШИКа, но поскольку мы с ней уже отобрали пять работ, которые я пишу маслом с мистером Грейди, то говорить уже практически не о чем до большой премьеры, а я к ней еще не готов. Я не хочу, чтобы она смотрела на картины до того, как они будут закончены. Но я уже близок. Я работаю над ними всю осень ежедневно во время обеденного перерыва и после уроков. Собеседования никакого не будет, поступление зависит практически всецело от представленных работ. Но после того, как я увидел набросок того скульптора, мне снова как заменили глаза. Теперь временами кажется, что я вижу звук, темно-зеленый воющий ветер, сильный малиновый стук дождя – и все эти цветозвуки кружат по моей комнате, пока я лежу в постели и думаю о Брайене. Когда я произношу его имя вслух: лазурь.

Что касается остальных новостей, с лета я вырос больше чем на восемь сантиметров. Если бы кто-то ко мне еще лез, я бы скинул его с планеты. Не вопрос. И голос у меня стал таким низким, что большая часть людей его даже не слышит. Но я им практически не пользуюсь, разве что иногда с Хезер. Мы с ней типа снова поладили, после того как ей начал нравиться какой-то другой мальчик. Пару раз я даже ходил бегать с ней и парой ее друзей из команды. Было ничего. Во время пробежки всем нормально, что ты молчишь.

Я превратился в очень тихого Кинг-Конга.

Но сегодня я очень обеспокоенный тихий Кинг-Конг. Я плетусь в гору со школы под проливным дождем, занятый единственной мыслью: что будет, когда Брайен вернется на рождественские каникулы и начнет проводить время с Джуд?

(АВТОПОРТРЕТ: Я пью тьму из собственных сложенных чашечкой ладоней.)

Я возвращаюсь домой, там, как обычно, никого нет. Джуд в последнее время дома подолгу вообще не бывает – она теперь после школы катается на доске под дождем с прочими говносерфингистами, а дома сидит за компом и чатится с Брайеном, он же Космонавт. Я еще пару раз видел их переписку. Один раз он пересказывал ей фильм, который мы ходили смотреть вместе, когда он схватил меня за руку! Меня чуть тут же не вырвало.

Иногда по ночам я пересаживаюсь к противоположной стене, но мне все равно хочется вырвать себе уши, чтобы не слышать очередных звонков входящих сообщений, заглушающих даже шум ее идиотской швейной машинки.

(ПОРТРЕТ: Сестра под гильотиной.)

Я тучей плыву по дому, с меня капает вода, я, как обычно, опрокидываю ведро возле спальни Джуд, чтобы грязная вода залила ее пушистый белый ковер, надеясь при этом, что там заведется плесень, а потом захожу к себе и, к собственному удивлению, вижу на кровати папу.

Я как-то даже не поеживаюсь. Почему-то он в последнее время меня особо не достает. Он как будто бы выпил какое-то зелье, ну, или я. Или это из-за того, что я стал выше. Или потому, что у нас обоих жопа по жизни. Мне кажется, он маму тоже перестал видеть.

– В шторм попал? – спрашивает он. – Я такие дожди впервые вижу. Пора тебе ковчег строить, да?

В школе тоже часто так шутят. Я не против. Мне библейский Ной нравится. Он дожил почти до 950 лет. И спасся с животными. И всю жизнь начал заново: с чистого листа и бесконечного множества тюбиков с краской. Блин, да он крутейший.

– Ага, в самый разгар, – говорю я, хватаю со стула полотенце и начинаю вытирать голову, ожидая неизбежного комментария по поводу длины моих волос, но его нет.

Вместо этого я слышу вот что:

– Ты вырастешь выше меня.

– Думаешь? – От этой мысли у меня немедленно улучшается настроение. Я буду занимать больше пространства в помещении, чем отец.

(ПОРТРЕТ, АВТОПОРТРЕТ: Мальчик перепрыгивает с континента на континент, держа на плечах своего папу.) Он кивает и вскидывает брови:

– Похоже на то, судя по тому, с какой скоростью ты растешь в последнее время. – Он начинает осматривать комнату, словно составляя опись того, что тут есть, как в музее, все плакаты один за одним – ими завешаны практически все стены и потолок, – а потом снова смотрит на меня и хлопает руками по собственным ногам. – Надо, наверное, поужинать. Пообщаться по-мужски.

Папа, видимо, заметил ужас на моем лице.

– Нет, никаких разговоров, – он рисует пальцами в воздухе кавычки, – «об этом». Клянусь. Просто поболтаем. Мне нужно mano a mano [5].

– Со мной? – спрашиваю я.

– А с кем же? – улыбается папа, и в его лице нет вообще ничего говняного. – Ты же мой сын.

Он встает и направляется к двери. А у меня голова кругом идет от того, как он это сказал: «Ты же мой сын». Я прямо начинаю это в себе чувствовать.

– Я пойду в пиджаке. – От костюма, наверное. – Хочешь тоже?

– Если ты считаешь нужным, – ошеломленно отвечаю я.

Кто же знал, что мое первое официальное свидание будет с отцом?