Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце

Он содрогается. О боже.

– Чувак, это было так больно. К счастью, на колени полагалось класть какие-то странные подушечки, так что никто не увидел. Но как это было погано! – Он смотрит на мои губы. – И не погано тоже… – И снова поворачивается к звездам.

Я вижу, что Брайен снова вздрагивает.

У меня обмякает рука, я роняю карандаш. Он тоже не может об этом не думать.

Брайен поворачивается:

– А кого ты подразумевал под «ними»?

До меня не сразу, но доходит.

– Я на вечеринке видел, как пацаны целовались.

Он морщит лоб.

– На той, где ты целовался с Хезер?

Я все эти месяцы так злился на то, чего он не делал с Джуд, что мне и в голову не пришло, что Брайен может злиться на меня за то, что я, вообще-то, сделал. Он еще не простил? И поэтому ни разу не звонил и не писал? Мне хочется рассказать ему правду. И извиниться. Потому что мне действительно жаль. Но вместо этого я говорю другое.

– Да, на той. Они были…

– Что?

– Даже не знаю, такие классные и все такое…

– Почему? – Он уже не говорит, а просто дышит. Ответа у меня нет. По сути, классными они мне показались лишь потому, что это были целующиеся пацаны.

– Я решил, что отдал бы все пальцы, чтобы…

– Чтобы что? – настойчиво спрашивает он.

Я понимаю, что не смогу сказать это вслух, но мне и не приходится, потому что Брайен заканчивает за меня:

– Чтобы это были мы, да? Я тоже их видел.

Я раскаляюсь до тысячи градусов.

– Без пальцев было бы трудно рисовать, – говорит он.

– Пережил бы.

Я закрываю глаза, не в силах удержать в себе чувства, а когда я через секунду их открываю, возникает такое ощущение, что он попался на крючок, и этот крючок – я. Я вижу, что он смотрит на мой голый живот – у меня задралась футболка, – а потом ниже, там, где мои чувства уже не спрятать. Мне кажется, что Брайен выстрелил в меня из тазера или что-то вроде того, потому что я не могу пошевелиться.

Он сглатывает и снова поворачивается к компу, кладет руку на мышь, но скринсейвер не убирает. Вторая рука опускается вниз.

– Хочешь? – спрашивает Брайен, глядя на экран. И я превращаюсь в наводнение в бумажном стаканчике.

– Конечно, – отвечаю я, без тени сомнения понимая, о чем он говорит, и мы принимаемся расстегивать себе ремни. Издалека я лишь вижу его спину, то есть почти ничего, но потом у него изгибается шея, лицо поворачивается ко мне, взгляд одичал и поплыл, Брайен смотрит мне прямо в глаза, и это все равно что мы снова целуемся, только на этот раз находясь на расстоянии друг от друга, но все равно даже крепче, чем в лесу, там мы штанов не снимали. Я даже и не знал, что можно целоваться глазами. Я вообще ничего не знал. И потом яркие краски снесли стены в комнате, снесли стены во мне…

А потом случилось невообразимое.

В комнату врывается моя мама, да, моя мама, размахивая журналом. Мне казалось, что я запер дверь. Я уверен, что запирал!

– Это лучшее эссе о Пикассо, которое мне попадалось, ты… – Ее изумленный взгляд перескакивает с меня на Брайена. Его руки, как и мои руки, суетливо прячут и застегивают.

– Ой, – говорит она. – Ой-ой.

Затем дверь закрывается, и мама уходит, как будто и не появлялась, как будто ничего не видела.

Но она не притворяется, что ничего не было.

Через час после того, как Брайен неистовой пулей вылетел из окна, раздается стук в мою дверь. Я молча включаю лампу на столе, чтобы она не застала меня в темноте, в которой я просидел все время после его ухода. Схватив карандаш, я начинаю рисовать, но рука трясется, так что я не могу нормально линию провести.

– Ноа, я захожу.

Дверь тихонько открывается, вся кровь в теле безумно приливает к лицу. Мне хочется умереть.

– Милый, я хотела бы с тобой поговорить, – начинает мама таким же голосом, каким разговаривала с Чокнутым Чарли, городским сумасшедшим.

Ну и пусть. Ну и пусть. Ну и пусть, повторяю я про себя, сверля карандашом бумагу. Я согнулся над альбомом, практически обняв его, чтобы не пришлось смотреть на нее. Внутри меня разверзлись бесконтрольные лесные пожары. Почему она не понимает, что меня после случившегося лучше оставить в покое на ближайшие пятьдесят лет?

Ее рука касается моего плеча. Я вздрагиваю.

Мама садится на кровать.

– Ноа, любовь – сложная штука, да?

Я весь застываю. Зачем она это сказала? Слово «любовь»?

Я бросаю карандаш.

– То, что ты чувствуешь, – нормально. Это естественно.

Меня сотрясает огромное «НЕТ». Откуда ей знать, что я чувствую? Откуда ей хоть что-то хоть о чем-то знать? Ничего она не знает. Не может знать. Она не может вот так вот врываться в мой самый большой секрет и пытаться разъяснить мне тут, что к чему. Убирайся, хочу прокричать я. Вон из моей комнаты! Вон из моей жизни. Вон из моих картин. Вон отовсюду! Возвращайся уже туда, откуда прибыла, и оставь меня в покое. Как можно лишать меня этого опыта даже прежде, чем я его получил? Я все это хочу сказать, но слова не идут. Я едва дышу.

Брайен тоже начал задыхаться, когда она вышла из комнаты. Он закрыл лицо руками, скрючился и все твердил: «О боже! О боже! О боже!» Мне очень хотелось, чтобы он сказал что-нибудь кроме этого «О боже!», но когда он заговорил, я передумал.

Я никогда никого в таком состоянии не видел. Брайен весь вспотел, начал ходить из стороны в сторону и дергать себя за волосы, словно хотел их все вырвать. Я думал, что он либо стены разнесет, либо меня уничтожит. Мне серьезно казалось, что он меня убьет.

– В моей старой школе, – сказал он, – в бейсбольной команде был один пацан. Про него думали, я не знаю… Видели, как он на один сайт заходил или типа того. – Наружу проступило его внутреннее лицо, завязанное узлом. – Его довели до того, что он не смог играть. Каждый день придумывали новую издевку. А однажды после уроков в пятницу заперли в чулане. – Брайен весь поежился, словно вспоминая, как это было, и я все понял. Тут я все понял. – Всю ночь и всю субботу… Крошечная темная страшная комнатушка без воздуха. Родители думали, что он уехал на матч в другом городе, а тренерам кто-то сказал, что он заболел, так что его никто даже не искал. Никто просто не знал, что его там закрыли. – Грудь у него ходила ходуном, и я вспомнил его слова о том, что сначала у него клаустрофобии не было, а потом появилась. – А он был хорош… наверное, лучший игрок в команде, ну, или мог бы им стать. А он даже ничего не сделал. Просто заходил на сайты, и кто-то прознал. Ты понимаешь это? Понимаешь, чем это может для меня обернуться? Для второго капитана? В следующем году я мечтаю стать капитаном, может, смогу школу закончить пораньше. Ни стипендии. Ничего. Эти люди не… – Брайен изображает пальцами кавычки, – продвинутые. Это не Северная Калифорния. Они не медитируют целыми сутками, не рисуют картинки… – Кинжал прямо в сердце. – А в чулане – жесть.