Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов. Книга 2

— Детские?

— Да. И детское пение. Вот сейчас…

Тишина.

В аппарате что-то булькало. Кондратьич, склонившись у проема, хрипло дышал.

Где-то рядом запели дети. Очень тихо, словно из-под земли.

Отряхивая рясу, отец Кирилл вышел во двор. Скрипнула за спиной дверь. Светало, по двору ходили куры. Посреди двора чернел водопроводный кран. «Однако князь… — подумал отец Кирилл, обходя кур. — Для чего князю вся эта алхимия?»

Клавдий расхаживает по сцене, поправляя корону (привыкает), охорашивается возле зеркал. Королева сидит на троне и машет веером. Мелькают придворные.

Великий князь складывает ладони и поднимается со своего места:

— Прелестно! Где вы набрали этих… (пауза) актеров? Они даже не представляют, как нужно вести себя при дворе! Король стоит как торговец сбитнем. Где ваш сбитень, король?

Клавдий на сцене сопит и поправляет корону. Она ему велика; чтобы не болталась, подоткнули ваты.

— Где вы нашли эту королеву? — продолжает великий князь.

К уху великого князя быстро склоняются губы антрепренера и что-то шепчут.

— Хорошо… — кивает великий князь. — Но она хотя бы может говорить?

Антрепренер поднимает брови. Кожа его настолько подвижна, что брови уезжают куда-то на затылок.

— Произнесите что-нибудь, — говорит великий князь. — Оставьте в покое свой веер и произнесите.

Королева кладет веер:

— Что я должна произнести?

— Что хотите. Монолог.

— У меня нет монолога. У меня одни реплики.

— Произнесите реплику.

Королева выходит на середину сцены. Взмах рукой.

— «Сбрось, добрый Гамлет, этот цвет ночной! Пусть зрак твой на Датчанина с приязнью…» Нет, не могу. Не могу!

Бросается на кресло, прикрывает лицо веером; веер вздрагивает.

Великий князь с брезгливостью наблюдает.

Клавдий снова поправляет корону, оттуда выпадает на сцену кусок ваты.

Великий князь объявляет перерыв.

— Зря его императорское высочество решил попробовать себя режиссером, — говорит Чайковский-младший, разбулькивая по рюмкам коньяк. — Уже третий состав. Так никогда и не сыграем. Еще?

Горлышко вопросительно наклоняется к рюмке фотографа. Ватутин помотал головой.

Буфет «Зимней Хивы», за столиком Чайковский-младший, Ватутин и Кошкин-Ego.

— «Быть или не быть, вот в чем вопрос», — декламирует Ego и выпивает.

За соседними столиками сидят Офелия, Тень отца Гамлета, еще пара актеров и скрипач Делоне в розовом пиджаке; атмосфера подавленная.

— А вы уверены, — произносит на полузевке Ватутин, — что нашему князю вообще нужна эта постановка, с премьерой и… прочим?

Ego быстро закусывает и глядит на Ватутина:

— А что же ему тогда нужно? Для чего тогда все эти подготовки, репетиции?

— А ни для чего. Сами для себя.

— «Искусство для искусства», что ли? — говорит Чайковский-младший. — «Искусство для искусства»?

Выражение это ему нравится.

— Почему же только «для искусства». — Ватутин слегка отодвигается от стола и закидывает ногу на ногу. — Скорее, тщеславие. Семейное соперничество. Слышали, братец его, великий князь Константин Константинович…

— Который к нам в прошлом году…

— Да, он самый.

— Красавец!

— Красавец, — соглашается Ватутин и качает ногой. — Печатает свои литературные опусы под именем «К.Р.». А недавно написал пьесу…

— Да-да, я где-то читал, — вставляет Ego. — Что-то евангельское, собираются играть в театре.

— «Царь Иудейский». Ну и наш князь тоже в грязь лицом, значит, не ударил — вот вам, мол, «Гамлет»; в Петербург наверняка доложено. У вас «Царь Иудейский» — у нас «Гамлет»… — Ватутин замолк, поймав знаки, которые посылал ему Чайковский.

Обернулся. За спиной, беседуя с антрепренером, проходил великий князь. Троица приподнялась. Великий князь удостоил их легким поклоном; Ватутину даже тонко улыбнулся.

— Наверное, не услышал, — сказал Ego, когда князь удалился.

Услышал. Чуть заметно сжал губы.

Вышел из «Хивы», солнце обожгло глаза. Зрение с годами слабло, слух, напротив, возрастал. Скоро, как у Пушкина, начнет слышать дольней лозы прозябанье. И гад морских подводный ход.

Экипаж ждал его.

Он ехал по серым солнечным улицам. Правил, как обычно, сам. Проехал Кауфмановский сквер. Проехал мужскую гимназию; гимназисты высыпали на улицу, наслаждаясь весной.

Да, он знал, что брат написал пьесу «Царь Иудейский».

Брат был в октябре с инспекцией, остановился у него. Сказал: «Я написал пьесу». Помолчав, сообщил название: «Царь Иудейский». И поехал в кадетский корпус Наследника Цесаревича, задавать кадетикам вопросы, проверять спальню, столовую и ватерклозет. Каждому изволил сказать ласковое слово, с преподавателями иностранных языков вел разговоры на их языках, как сообщила пресса.

При чем здесь «Гамлет» и его родня?

Что он Гекубе?

Ежемесячно он получал от них субсидию.

Двенадцать тысяч шестьсот двадцать рублей. Ежемесячно гофмейстер брата, Роберт Юльевич Минкельде, «Робинька», как называл его брат, пересылал их в Ташкент в особое управление при генерал-губернаторе. В конце месяца на имя гофмейстера посылался отчет о расходах. Кондитерской Генсля за разный кондитерский товар; кондитерской Слоним за покупку пряников и конфет на благотворительный сеанс синематографа для бедных детей Бурджара; Гиге за разборку и установку китайской кровати; Павлову за саксауловые дрова для дворца; Арсеньеву за упряжь для пони; Шершаковой за ленты и букеты для артисток; магазину Ларкина за подтяжки; Мухитдин Хан Хасым Ханову за медведя; парикмахеру Аветову за шлифовку и правку бритв; ветеринарной лечебнице за осмотр и содержание цапли, собаки и лошади; художнику Искра за написание занавеса для зрительного зала «Хивы»; Смолякову за очистку выгребной ямы при том же здании; Магненштейну за форменную фуражку для заведующего пожарной частью при том же здании; Касыму Мирзабаеву за урюк, фисташки и проч. корм для обезьяны… Достаточно, господа актеры.

Подачка, откуп за молчание.

Остальные великие князья получали ежемесячно сумму в два раза большую.

Он подъезжает к своему дворцу. Купол Георгиевского собора. Лужа. Привычный филер на своем месте. Даже двое. Совершенно привык к слежке.

Вся жизнь его, с того самого дня, протекла как на сцене, под наблюдением. С того самого дня, как его вышвырнули из Петербурга и объявили сумасшедшим. Глаза, следящие за ним из тьмы партера. Друзья, предающие его. Милый Розенкранц… Любезный Гильденстерн… «Мои друзья слишком хорошо шпионят за мной».

Он мог бы написать пьесу о своей жизни. Но такая пьеса уже была написана, давно шла в театрах и давала неплохие сборы.