Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов. Книга 2

— Но она же писала мне после этого!

— Это не она писала, Кирюша… — Серый покусал губу. — Это я писал. Записывал.

Отец Кирилл вскочил, упал на Серафима и сжал его длинное горло.

Стул опрокинулся, загремело.

Отец Кирилл отпустил шею:

— Прости…

— Вот и икона упала, — хрипло сказал Серафим, поднимаясь.

— Прости!

Серафим подсел к нему, обнял тонкою рукой:

— Она сама просила никому не говорить. Ни тебе, никому. Я обещал. Похороны были очень красивые, даже итальянцы признали. Твой денежный перевод был кстати.

— Там, в Милане?

— Да.

Они там были вместе. Один раз, ненадолго из Германии. Копченый рафинад Миланского собора. Стеклянная теплица Пассажа. «Хорошо бы здесь жить и умереть» — ее слова. Он останавливается и целует ее. Там часто на улицах так останавливаются, чтобы убедиться губами в реальности своей любимой, очень часто.

Ладонь Серафима жгла спину.

— Видимо, Милан был ее городом пустоты. У каждого с рождения есть город полноты и город пустоты. Город полноты — это…

— Серафим, хотя бы сейчас — не надо теорий.

— Я хотел написать тебе. — Серый потер шею, на которой горели красные следы. — Не мог найти нужные слова, нужную краску, мелодию. — Закашлялся. — А потом…

Дотянулся до пиалы, сделал несколько глотков:

— Потом вдруг рука сама начала писать. Без усилия, словно не я ею… Так было написано первое письмо, потом еще… Ладно, поеду без галстука. — Он стоял уже готовым. — Автоматическое письмо… Автоматическое письмо. Целая методика, созданная Вильямом Стэдом, пишется Stead. Я с ним, кстати, встречался незадолго до… — Порылся в бумажнике. — Вот, посмотри.

На фотографии можно было разглядеть некрасивое женское лицо из мрамора.

— Бюст, который поставят на ее могиле. Работа известного скульптора maestro Ricci. Согласился со скидкой. Два твоих перевода, а остаток доплатил один еврейский банкир, которого я обучал друидской йоге… Так я эту лошадь оставляю у тебя?

Отец Кирилл стоял на платформе. Дождь кончился, лужи подсыхали, но солнце так и застряло в облаках, и всё кругом — вокзал, вагоны, носильщики, дети — было пепельным. Серафим ожидал, что прибудет для прощания князь, но князя не было. Отец Иулиан протягивал из толпы брошюрку с каббалистическими звездами: «Здесь все сказано!» Серый благодарил. «Господин Серый! — кричал Ego-Кошкин. — Напоследок несколько впечатлений о Ташкенте и ташкентцах!» Серый откашлялся: «Это город с очень плотной метафизикой…» И что-то еще, чего отец Кирилл не слышал: стоявший рядом Чайковский вынул из футляра флейту и заиграл тему Фортинбраса. Раздался гудок, вагоны дернулись. Лицо Серого с напряженными, чуть навыкате глазами стало уменьшаться.

Калитка открылась.

Услышав шаги, Алибек приподнялся и открыл рот.

Отец Кирилл тяжело дышал: бежал всю дорогу от вокзала.

В сарае было темно, но нужное быстро нашлось.

— Помогай, Алибек!

Виноградник задрожал. Пила все глубже входила в лозу.

— Алибек, пили!

— Хозяин! Хозяин!

— Стой! Вот топор, давай, ты магнолию пока, а с виноградником сам справлюсь!

— Хозяин! Горе, хозяин сошел с ума!..

— Руби, говорю! Вот так! Вот так!

Лозы были подпилены, но виноградник еще держался, повиснув на стояках. Забрав топор, отец Кирилл хватил по стоякам. Летели сухие листья, пыль, падали и разбивались гроздья.

Наконец зеленая груда рухнула, придавив собой полсада. Где-то шлепали в воде карпы. Пыль улеглась. Стало видно пустое небо, стены.

Отец Кирилл провел пальцем по острию топора.

— Теперь дальше… Вон еще сколько рубить… Алибек! Алибек… Что это?! Ты кто?!

Мотив еще раз коснулся его и смолк, до поры.

Соборная площадь кипела народом.

Зазвонили колокола; тысячи пальцев сложились и замелькали перед лицами и плечами всех сословий Первопрестольной. Птичьи стаи клочьями срывало с куполов и разбрызгивало в небе.

Государь улыбнулся. Воздух потемнел от подброшенных шапок.

Однако нехорошо будет, если повторится Ходынка. Доложили, что все нужные меры приняты. Все отрепетировано, выражения чувств не будут превосходить разумной меры.

Кажется, перестарались с предосторожностями. Холодно как-то народ ликует.

Трехсотлетие дома Романовых.

Празднуется уже с февраля. Подготовка была объявлена за три года. Образован особый комитет для устройства празднования, заседавший непрерывно. По всей державе закладывались храмы, разбивались парки, подновлялись стены и заборы. «Все триста лет династия Романовых спешно готовилась к празднованию своего трехсотлетия», — шутили его враги в Думе. Но чего же еще ожидать от этих умельцев по части метания ядовитых стрел?

В феврале отпраздновали в Петербурге. Два дня звонили колокола и палили орудия. В Николаевский зал шли депутации со словами поздравлений. Прибыли два восточных царя, хан Хивинский и эмир Бухарский. Эмиру он пожаловал свой портрет, усыпанный бриллиантами, хану — титул «высочество». Цари восточные благодарили, поклонились цесаревичу и отбыли для моления в новую мечеть, где возгласили ему многие лета на своих языках. Все Романовы были в сборе. Кроме одного, ташкентского; тот даже телеграмму не прислал. Может, ожидал, что его позовут как Императора Всея Пустыни (как его в шутку называли среди родни)? Говорят, отрастил бороду и разгуливает по Ташкенту в халате. Неплохое трио составил бы с эмиром и ханом…

10 Ѕ утра. Однако пора. Он уходит с балкона. По плану он должен пройти через Георгиевский зал. Там он примет депутацию от дворянства.

Он проходит через залы. Рядом Аликс в белом, дочери, Алексей на руках Деревенько, лейб-казака. Ореховая дверь распахивается в аванзал, за ним — красавец Георгиевский.

Белый Георгиевский хлынул на него, вспыхнул люстрами, зажелтел паркетом. На стенах зачернели имена тысячи Георгиевских кавалеров, на сводах блеснула золотая Георгиевская звезда.

— Всемилостивейший государь! — зачитывает грамоту Самарин. — Три века назад подъятая живым народным духом Русская Земля…

Лица московского дворянства. Много занятных, какие встретишь только в Москве. Самарин читает хорошо, но немного волнуется.

— …призвала на царство приснопамятного предка Твоего, боярина Михаила Феодоровича Романова. Вспоминая в настоящие торжественные дни эту великую годину, российское дворянство несет Тебе, Великий Государь, свой верноподданнический привет!

Овации.

Грамота вкладывается в ларец из литого серебра в древнерусском стиле. Государь благодарит улыбкой. Эскизы ларца были заблаговременно им одобрены. А также эскизы нагрудного знака, юбилейного рубля и медали, где он и Михаил Феодорович, очень похожие, слиплись плечами, как сиамские близнецы; серии коммеморативных почтовых марок и памятного яйца Фаберже (золото, алмазы, гильош — преподнес Аликс на Пасху, была тронута).