Дмитрий Евдокимов - Добрые времена

— Лекцию? — ужаснулся Светик. — Я же застесняюсь...

— Правильное предложение, — поддержал Стас. — В кулуарах трепаться не стесняешься, значит, лекцию прочтешь. А мы все придем, послушаем.

Надо отдать должное Анохину, подготовился он фундаментально, и лекция имела большой успех. Пришлось повторить ее во втором взводе, а затем пришли ходоки из соседней роты.

Светик было, польщенный, согласился, но восстал лейтенант Зотов.

— Нечего наши кадры сманивать! — отрубил он ходоку. — У вас свои стажеры есть, вот пусть они и читают.

Каждый день в роту приносят письма. Дневальный раскладывает их на столе в Ленинской комнате. Стас регулярно получает симпатичные конвертики с видами Москвы. Любящая супруга не забывает.

Остальные получили по парочке писем из дома и больше не ждут. Однажды Стас, как-то возвращаясь из Ленинской комнаты и на ходу читая письмо, небрежно швырнул на кровати Ромки и Светику по конверту.

— Пляшите!

— Еще чего! — недовольно пробурчал Светик, поднося конверт к глазам. — Сухуми? Вроде там родственников не имею.

Пробежав первые строчки, он просиял:

— Алка пишет. Она, Ирка и Натэллочка дикарями отдыхают на юге. Часто вспоминают нас, скучают. Спрашивает, как служится.

Вдруг Светик густо краснеет и запихивает письмо в карман.

— Ты чего? — удивился на него Ромка.

— Да так. Натэллочка просит передать. Жалеет, что зря обидела. В общем, придется написать, а?

— Напиши! — равнодушно согласился Ромка.

— От вас привет передать?

— Передай, — так же равнодушно ответил тот.

— А у тебя письмо от кого? — спохватился Светик, видя, что друг уткнулся в листок бумаги.

— От Леночки...

— А-а-а! — многозначительно хором произнесли Светик и Стас и демонстративно на цыпочках пошли к выходу. — Не будем мешать!

— Идите вы! — вспылил Ромка.

— Идем, идем...

«Здравствуй, мой любимый!

Не хотела тебе писать. Подумаешь, что снова набиваюсь в жены. Так мне горько было после нашего последнего разговора! Видеть тебя не хотела! Ненавидела, ух!

А потом обида куда-то ушла. Зато ты все время перед глазами. Улыбаешься и смотришь так нежно, что сердце переворачивается. Но хватит ныть, я вовсе не потому тебе лишу.

Папа мне случайно проговорился, что беседовал с тобой. Боже мой, какой стыд! Ты, наверное, подумал, что это я его натравила.

Клянусь тебе самым заветным, что у нас с ним никогда никакого разговора о тебе не было. Откуда он узнал, ума не приложу! Наверное, девчонки протрепались.

Надо знать моего отца. Он вообще-то мужик ничего, добрый. Но со странностями. Ему очень хотелось сына, так сказать, продолжателя его дела. А тут родилась я. Вот он и решил сам себе зятя подобрать, чтоб вместо сына ему был. И, как я понимаю, твоя кандидатура его вполне устраивает. Так что извини ради бога. Можешь быть уверен, что больше такого разговора не повторится.

Впрочем, о чем это я? Ты ведь теперь в Москву, наверное, и не покажешься. Сразу в свой Новосибирск. Будешь один в незнакомом неуютном городе.

Я, конечно, в жены больше не набиваюсь. Но заруби себе на носу раз и навсегда: если тебе будет плохо, только скажи. В тот же день буду у тебя. В конце концов есть же и заочное отделение.

Целую тысячу раз.

P. S. Имей в виду, что хоть я и профессорская дочка, а борщ варить умею. Вот так-то».

В палатке в этот вечер царит лирическое настроение. Стас тихонько перебирает струны гитары. Вспоминает старую целинную: «Сам не понимаю, что со мной творится...»

Светик что-то бормочет в своем углу, похоже, сочиняет стихи. Ромка валяется на койке, заложив руки за голову и сосредоточенно уставившись в одну точку на крыше палатки. «Быть или не быть?»

На следующий день Ромка неожиданно сцепился со Старцевым. Днем, когда были на полевых учениях, тот грубо наорал на Радзиевского за нечеткое выполнение команды. Ромка вообще терпеть не мог крика и потому после отбоя сказал Старцеву:

— Петунь! Ты брось старорежимные замашки!

— Как это? — удивился Старцев.

— Орешь на подчиненных, да еще в присутствии всех.

— А если он не понимает?

— Он же человек, не лошадь. Объясни, и поймет.

— Нет, иногда прикрикнуть надо обязательно, — убежденно заявил Старцев. — А то дисциплина ослабнет. Ты бы попробовал...

— Подумаешь, — запальчиво сказал Ромка. — Можно и без крика, методом убеждения.

— Ну что ж, посмотрим, — процедил Старцев, меря Бессонова насмешливым взглядом.

Что значит «посмотрим», Ромка понял, когда взвод вновь вышел «в поле» отрабатывать ориентировку на местности. Построив взвод, Старцев взял под козырек и громогласно сообщил:

— Передаю командование вам, старший сержант Бессонов.

Ромка растерянно взглянул на широко улыбающихся солдат. Потом кашлянул и скомандовал:

— Взвод! Налево. Шагом марш.

Постепенно он успокоился и даже почувствовал известное удовлетворение от власти над таким коллективом. Прибыли к месту тренировок. Ромка дал команду «Вольно» и тут сообразил, что не захватил из лагеря компас. Он растерянно оглянулся. Старцев, покусывая травинку, смотрел в сторону.

«Спросить у него совета? — подумал Ромка. — Нет уж, справлюсь сам».

Он поглядел на солдат, сбившихся в кучки и оживленно переговаривающихся. Бессонов нашел знакомое лицо.

— Радзиевский! — окликнул он. — Дуй обратно в лагерь, забери из нашей палатки компас.

Верзила скорчил рожу, одновременно плаксивую и дерзко нахальную.

— Почему я? — заныл он. — Как затычка какая. Чуть что, Радзиевский, беги.

Бессонов почувствовал, что бледнеет от бешенства, и стиснул кулаки. И этого обормота он вчера защищал! Да на него не то что орать, по шее дать мало!

Ромка уже было открыл рот, чтобы сказать все, что он думает о Радзиевском, но в этот момент уловил явно насмешливый взгляд Петьки, так и не выпускающего изо рта травинку.

— Значит, отказываешься? — коротко и сдержанно спросил Ромка.

— Нехай другие бегают! — уже совсем дерзко ответил Радзиевский под смешок солдат.

Бессонов стал пристально разглядывать лицо нарушителя субординации.

«Мальчишка! Дерзкий мальчишка! — подумал он. — Все мы бываем такими, особенно когда вокруг негласная поддержка».

Он вспомнил, сколько раз сам дерзил преподавателям, и впервые почувствовал, как, наверное, им было неприятно. Тот же профессор Угрюмов, его любимый профессор, толстенький, с квадратной бородкой. Наверное, не раз ему очень хотелось дать Ромке по шее, когда тот острил под смех хорошеньких сокурсниц на заседаниях исторического кружка. И Ромка вдруг покраснел. Ему стало стыдно за свою браваду.

— Чё вы так смотрите? — спросил Радзиевский.

Он начал ерзать под Ромкиным взглядом, не понимая, что будет дальше.