Андрей Волос - Из жизни одноглавого

А Милосадов, равно как и его собеседник на другом конце провода, судя по крепким и осмысленным репликам, чувствовал себя в сих загадочных сферах не хуже, чем гуппи в библиотечном аквариуме, когда туда наливают свежую воду.

Положив трубку, он поднимал взгляд и говорил мне веско и весело:

— Вот так, Богданыч, вот так. Два удара — восемь дырок.

Только в одном случае я более или менее вник в проблематику, но этот разговор резко отличался от прочих и погоды не делал.

Позвонила женщина. Пока обменивались незначащими фразами, голос Милосадова временами несколько умасливался, из чего я сделал вывод, что собеседников связывают не только деловые, но и какие-то личные отношения.

Перейдя к делу, она пожаловалась на директора ресторана «Мангал»: ей нужно заказать банкет, а он ломит несусветные цены.

— Прямо уж несусветные? — покивал Милосадов. — Откуда же он берет такие цены?

— Ну откуда! — ответила она. — Из меню, откуда ж еще.

— Без скидки? — уточнил он.

— Почему это без скидки? — обиделась женщина. — Двадцать пять процентов за массовость.

Милосадов крякнул и посмотрел на меня, подняв брови. Судя по всему, он не совсем понимал, чего она от него хочет. Мне тоже это показалось странным: четверть уже уступили, чего ж еще? — и я едва не пожал плечами в ответ, но вовремя сдержался.

— Я хочу пятьдесят, — капризно сказала собеседница, как будто прочитав наши мысли. — Можешь позвонить ему и договориться?

— Пятьдесят? — изумленно-весело переспросил он. — А даром не хочешь?

— Не надо глумиться, — обиделась она. — Такими вещами не шутят, Милосадов!

— Ладно, ладно… А благоверный почему не позвонит?

— Благоверный в Канаде, — хмуро ответил женщина. — Стала бы я перед тобой унижаться…

— Что с тобой делать, Катерина, — вздохнул он. — Помяни мое слово, доведет тебя экономия до греха. Если не до ручки. А то и до баланды.

— Не болтай! — отрезала она. — Телефон пиши. Рахманов его фамилия.

Что ни говори, а собранности Милосадова можно было позавидовать: он не стал откладывать дела в долгий ящик и тут же набрал номер.

— Рахманова, — хмуро и даже угрожающе сказал он вместо «здрасти».

Судя по всему, ответивший был как раз искомый Рахманов.

— Милосадов, — совсем уж мрачно сообщил Милосадов. — Полковник. Сказать, каких служб, или и так въехал?.. Вот и хорошо. А раз въехал, то слушай. Есть к тебе, Рахманов, небольшое дельце. Гримасникову знаешь?.. Ты не крути, Рахманов. Как же не знаешь, когда она у тебя банкет заказывает?.. То-то же. Сделаешь ей пятидесятипроцентную скидку… Я же сказал тебе русским языком: Милосадов!.. Подъехать? Слушай, Рахманов, не дури. Я смотрю, ты на свою черную жопу приключений ищешь. Если подъеду, тебе же хуже… Как почему? Потому что мне бесплатно разъезжать некогда, мой приезд тебе в штуку баксов обойдется… Факсом удостоверение? Да не смеши ты меня, Рахманов. Но как хочешь. Факсом могу. Это и дешевле выйдет — пятьсот. Бабки до конца дня привезешь… И так веришь? Ну вот видишь. Правильно. Верить надо людям, верить. Если люди друг другу верить не будут, Земля остановится. Факс у тебя, стало быть, есть. Вот и воспользуйся: когда Гримасниковой счет выпишешь, мне копию отправишь. Смотри не забудь. Писать умеешь или тебя только счету учили? Отлично. Тогда запиши номер…

Затем перезвонил ей и сказал:

— Катерина? Я договорился, можешь ехать. Да посчитай все как следует. Доверяй, но проверяй, сама знаешь… Всех благ.

А положив трубку, снова подмигнул мне:

— Такие дела, Богданыч, такие дела. Восемь сбоку — ваших нет.

Честно сказать, я не мог ему ответить, потому что был охвачен неприятной оторопью. Даже, можно сказать, пребывал в остолбенении.

Потом Милосадов снова кому-то названивал, и ему трезвонили, и без конца они трендели как заведенные, толкуя рублеными мужицкими фразами о чем-то важном, а я, как и прежде, мучился, что даже на гулькин хвост не разбираю дела. Ну и известная вещь: если понимаешь, становится все интереснее, а если болван-болваном ушами хлопаешь, такая отчаянная скука берет, просто сил нет.

Вот и мне становилось все скучнее, я силился побороть зевоту, разевал клюв в крыло, пялился на Милосадова, то и дело моргая, и в конце концов все же задремал на своей жердочке.

Буквально на минутку задремал. Ну или уснул на какие-нибудь полчасика.

И мне приснилась Лидушка. Как я был этому рад! Будто летаем мы с ней бок о бок в каком-то саду. Кругом цветы, плоды на ветках, мелкие птахи заливаются, бабочки порхают, солнышко лучится сквозь листву… ну прямо библейская благодать. И она у меня спрашивает: «Соломон Богданович, скучаешь ли ты без меня?» Я отвечаю — да с таким сердцем, что слезы на глаза наворачиваются: — «Скучаю, Лидушка, конечно же, скучаю, как мне по тебе не скучать». А она почему-то в ответ: «Ну и скучай, так тебе и надо». И вдруг со смехом срывается с ветки: все выше, выше — и растворяется в облаке, а я опять остаюсь один…

Странный сон, но я и такому был рад. Я редко вижу ее во сне. Сны ведь не закажешь, верно? Если б можно было заказывать, так меня от того прилавка силой бы не оторвали: «Лидушку, пожалуйста!.. Еще раз, будьте добры!..»

Ничего подобного. Я порой специально о ней целыми днями думаю, надеюсь, что мои мысли и в сон пролезут. Ведь не зря ученые говорят, что человек своими осознанными мыслями только подсознание загружает, а потом, когда отвлекается или даже засыпает, оно уж само работает и решает за него поставленную задачу… А на деле как? Думаешь о ней целый день, надеешься потом и во сне увидеть — бац! — а приснилась тебе вовсе не Лидушка, а какая-нибудь унылая чертовня: про то, например, как перед библиотекой асфальт кладут: рев, чад, катки ездят, таджики в оранжевых жилетах лопатами машут… Зачем мне эти таджики? Какую задачу решило таким образом мое подсознание?.. У Калабарова был один приятель-художник, приносил время от времени свои странные картины, благо они в портфель помещались. Одна называлась «Тадж-махал» и полностью отвечала своему названию: на ней таджик махал метлой. А другая — «Туркмен-маши»: тоже с метлой, но, как и следовало из названия, это был туркмен.

Это я к тому, что в итоге этим снам только диву даешься: ничего осознанного.

А после Лидушки — Калабаров. И если Лидушка явилась в моем кратком сне хоть и загадочно, хоть и с непонятной насмешкой, но все-таки приветливо, то Калабаров, напротив, неожиданно мрачно и даже угрожающе. Или, точнее, предостерегающе.

Будто оказываемся мы с ним в кабинете — кабинет старый, без кожаного дивана и проклятой плазменной панели. За окном темным-темно: глухая ночь. Калабаров сидит в кресле, опустив голову. «Что же вы молчите, Юрий Петрович?» — говорю я. А он отвечает: «Что толку говорить, Соломон Богданович. Что толку, если за финансовыми потоками следите не вы». Я озадачен, задаю следующий вопрос: «А кто же следит за финансовыми потоками?» Калабаров поднимает на меня горящий взор и отвечает с горькой усмешкой: «Милосадов!». Меня пробирает дрожь, я все понимаю (ведь во сне то и дело кажется, что все понял, потом проснешься — нет ничего). «Ну и пусть, — говорю я. — Что вы меня пугаете, нам-то какое дело? Нам главное, чтобы библиотека была, а там хоть трава не расти. Нас никакие финансовые потоки не касаются, сами знаете». А Калабаров откидывается в кресле и мрачно смеется: «Ха-ха-ха!..». А потом вдруг и говорит: «Ну не знаю. Мое дело предупредить. Я сколько сил положил, чтобы библиотека сохранилась… Теперь уж сами».