Ксения Спынь - Дальний свет

— И всё-таки? — он присел рядом с кушеткой на корточки. — Китти, серьёзно, ты лучше его знаешь. Куда он мог скорее пойти сейчас?

Китти помолчала, раздумывая.

— Скорее всего, никуда в особенности. В случайно выбранном направлении.

— Это плохо, — Рамишев тревожно оглянулся на Пурпорова. Тот, по-прежнему стоя в дверях, кивнул:

— Как искать будем — сначала в сторону леса или города?

— Давай я к лесу, ты — к городу.

— Нет, наоборот…

— Оставьте его в покое, — громко прервала Китти. — Хочет пробежаться по окрестностям — пусть пробежится. Разве что заблудится немного на обратном пути.

Рамишев встал, присел с ней рядом на край кушетки.

— Китти, что всё-таки случилось? Из-за чего вот это всё?

— Мы даже ничего понять не успели, — подхватил Пурпоров.

— Что случилось… — задумчиво повторила Китти.

Он думал, пройдёт куда больше, будет идти всю ночь без конечного пункта, без направления — сквозь темноту, в поля, вдоль пустых трасс. Когда же чуть заметно забрезжит рассвет, он дойдёт туда, куда, наверно, теперь и хотелось: какое-нибудь хранимое в тайне от мира, давно позабытое всеми пристанище — последний и настоящий дом для тех, кто был изгнан обществом и самим временем. Если же нет — а более, чем вероятно, что нет — просто наткнётся на тех, кто положит конец путешествию. Серьёзно, раз все уже сдали всех, то и этих должно здесь быть предостаточно.

Не так сложно оказалось даже игнорировать дождь, пусть он и хлестал холодным душем. После нескольких минут Феликс наоборот приспособился радоваться ему: чем хуже, тем лучше, в конце концов. Но вот идти в потёмках по настоящему бездорожью… Да, тут он немного не рассчитал.

Уже просто двигаться здесь было куда трудней, чем по городу, где он мог безустанно шагать из края в край десятками улиц. Дойдя через размокшие поля до кромки дальнего леса (ну сколько, квартал-два по городским меркам), Феликс привалился к ближайшему стволу.

Только сейчас он понял, что совершенно вымотался.

Отдышавшись немного, он на чистом упрямстве прошёл ещё немного вглубь леса, но через две минуты был принуждён остановиться. Ещё несколько шагов — и он просто упадёт, а падать в сырые полусгнившие листья было противно.

Он постоял на месте, чтоб хоть чуть-чуть перевести дыхание, затем развернулся и медленно, понуро побрёл обратно.

Насквозь вымокший, с единственным желанием — забиться в какой-нибудь угол и вырубиться там без сновидений, он добрался до порога. В такой час, конечно, все уже спят. Что к лучшему: меньше всего ему сейчас нужны были свидетели.

Чуть выше по лестнице стоял Леон Пурпоров.

— Вернулся? — он спокойно кивнул Феликсу. — Молодец. Пойдём.

Наверно, это следовало опротестовать, но сил не хватало ни на протест, ни на то, чтоб поинтересоваться, куда, собственно, «пойдём». Поэтому когда Пурпоров жестом позвал в кухонную пристройку, Феликс просто поплёлся следом.

Они с Китти не пользовались этим помещением, и обычно тут было пусто и холодно. Теперь же откуда-то разливался жар, а на одиночной конфорке, включённой Пурпоровым, что-то тихо ворчало, и синеватый огонь лизал металлическое днище.

Феликс бухнулся на табурет у стола, опустил голову на руки. Закрывать глаза как-то уже не было смысла.

— Во-первых, вот, пей, — Пурпоров поставил перед ним чашку с чем-то чёрным и дымящимся.

— Что это?

— Кофе с коньяком. Тебе надо отогреться.

— Да не хочу я, — Феликс отвернулся от стола.

— Ну да, я понимаю, что ты хочешь заболеть и чтоб за тобой все ухаживали. Но это сейчас будет совершенно некстати.

Феликс подволок к себе чашку, нехотя сделал несколько глотков. Физически и правда сделалось чуть лучше, но менее мерзко от этого не становилось.

— А во-вторых, послушай меня теперь, — Пурпоров наклонился, заглядывая ему в глаза. — Всё, ты успокоился? Или с тобой ещё нельзя говорить?

— Да, — Феликс отодвинул чашку. — Да, успокоился.

— Тогда слушай. Это не Видерицкий сдал вас в Истрицке. По одной простой причине: он не знал, что вы там.

Феликс недоверчиво смотрел на него.

— Потому что когда дошла эта история с Истрицком, мы выждали неделю с лишним, прежде чем куда-то ехать и что-то говорить Видерицкому. Если даже он и заподозрил что-то или увидел какую-то связь, вас там на тот момент давно не было.

— Неделю, — повторил Феликс. — Даже так?

— Более того, мы вообще не говорили ему про Истрицк — разве что он знал из каких-то других источников, но не будешь же ты всерьёз доказывать на пустом месте, что так и было. Мы назвали Каштору. Это к югу, совсем в другой стороне.

— Вы поменяли город? — Феликс вскинул изумлённый взгляд. — Даже для Видерицкого?

Пурпоров примирительно кивнул:

— Я, конечно, понимаю, что, по сравнению с тобой, мы люди второго сорта. Но не надо так уж нас недооценивать, да?

Феликс смущённо спрятал взгляд:

— Этого я не говорил.

— Ты пей, пей.

С некоторой опаской он поднялся наверх. Китти лежала без движения, отвернувшись к стене. Впрочем, конечно — глубокая ночь на дворе.

Феликс присел на край её постели, тихо позвал:

— Китти? Ты спишь? — она не ответила. — Китти…

Когда он решил, что и не ответит, и собирался встать, она проговорила глухо:

— Я не сплю. Чего ты хотел?

— Ты обиделась?

— Да.

— Я не нарочно. Просто на нервах сейчас, всё это… Наверно, сказал что-то не то.

— Да, Феликс, я тоже на нервах и тоже хочу домой. Мы так и будем швыряться друг в друга?

Он глубоко вздохнул, переместился к ней ближе.

— Хочешь, я что-нибудь сделаю?

— Мм… да, я хочу, чтоб ты починил машину. И чтоб вернул лето: надоело печку каждый раз растапливать.

Она приподнялась, обернулась на Феликса.

— Не получится? Жаль…

На это он не нашёлся, что ответить. Китти покачала головой:

— Здесь мы ничего не можем сделать, Феликс. Только по возможности не портить кровь один другому. Это в Ринордийске так было можно… Но такими темпами Ринордийск нам не светит — мы изведём друг друга раньше.

Феликс слез с кушетки и медленно отошёл к окну. Опёрся пальцами о подоконник, сказал:

— Я не знаю, почему так происходит. Я не хочу, чтоб так было, но каждый раз… оно как будто само. Как будто какое-то проклятие.

За стеклом мутнели сливающиеся очертания чужого леса. Небо же… его было не разглядеть.

— Знаешь, что я подумала, когда заметила тебя впервые? — тихо произнесла позади него Китти. — Не когда ты подсел ко мне, немного раньше. На перерыве между парами, когда ты выступал перед теми, кто остались в аудитории. Ты говорил о революции… и о свободе. И о чём-то ещё. И я подумала: какой он странный и неправильный. Все эти слова, слова, бесконечные слова, все эти пафосные жесты, как будто всё это что-то значит и может что-то изменить. Он меня бесит, подумала я. Но… что-то в нём есть. Пусть остаётся таким — он мне нравится в таком виде, — Китти замолчала, дождалась, когда он обернётся. — Ты же подумал примерно то же? Да?