Артур Соломонов - Театральная история

– Вы представляете, мы неделю назад пошли с ним на концерт Гребенщикова… Сергей так его уважает, он его называет «Борис Борисович», только так, только «Борис Борисович». Ну и когда он пел «Серебро Господа моего», у моего Сергея кошелек стянули, – она вдруг звонко засмеялась. – Причем весь кошелек, весь! Вот именно что серебро! Серебро! – и она засмеялась снова.

Отец Никодим погладил ее по голове, и она, хотя вроде бы хотела продолжить рассказывать, внезапно сникла – плечи ее опустились.

Иосиф вдруг стал как-то болезненно энергичен, будто его внезапно включили. Он прокрался к господину Ганелю и сказал:

– Ну каково, а? Какой батюшка? Рыцарь! Рыцарь-батюшка!

Карлик тихо ответил:

– Я чувствовал… Но не думал, что окажусь прав…

Балабанов громко завопил:

– А-на-фе-ма-а-а!

Псаломщик Фома прошептал: «Господи, спаси меня, грешного, из этого ада. Артисты анафематствуют!»

– Позор толстосуму! – крикнул Иосиф и испугался.

Отец Никодим обвел торжествующим взглядом паству и понял, что пора бежать. Все когда-нибудь кончается, закончилось и его самовозгорание. Вдохновение покинуло его. И столь же торжественно он вдруг высказал мысль, которая явилась только сейчас и поразила его:

– Сильвестра защитит его талант, его мировая известность. Я же теперь беззащитен.

Сказал и понял: это ведь правда. «Господи, что же я натворил? Что же я натворил?» – забилось, затрепетало в его голове.

Господин Ганель, увидев, каким беспомощным стал взгляд отца Никодима, быстрым шагом подошел к нему:

– Вам сейчас лучше всего поехать ко мне. Причем немедленно.

– Правильно, правильно! – страстно зашептал священник. – Только к вам!

– Вы все здесь… все закончили?

– Я главное закончил, главное! Теперь без меня! Фома! Фома!

Насмерть напуганный псаломщик мелкими шажками подбежал к отцу Никодиму.

– Дослужи за меня. Теперь для меня – новая земля и новое небо.

– Отец Никодим, зачем же вы? – восклицал Фома. – Что же с вами будет?

– Правда воссияла! Вот что главное! – воскликнул отец Никодим и с тоской почувствовал, что все меньше верит сам себе. Там, на амвоне, он был герой, он был трагик, он был правдооткрыватель. А сейчас? Священник, создавший себе грозного врага. Запуганный человечек, ищущий щель, чтобы спрятаться.

– Боже мой, боже мой, как грустна вечерняя земля, – неизвестно почему сказал растерянный священник.

Ни господин Ганель, ни псаломщик Фома не обратили внимания на неуместность сказанного. Отец Никодим нервно, быстро погладил свою рыжеватую бороду, что делал только в минуты крайнего волнения.

– Фома! – зашептал он псаломщику. – Поезжай с ними на кладбище. А я удалюсь. А попросту говоря, убегу.

– Ну, я же, я… – забормотал Фома. – Я же никогда сам…

– Начинай путь свой! – вдруг снова воодушевился отец Никодим. – Ступай, милый, ступай, кроткий! Неси слово Христово! И спасай брата своего. Дай ему уйти от врага.

Господин Ганель потянул священника за рукав рясы. Отец Никодим перекрестил Фому, хотел сказать что-то очень возвышенное, но услышал шепот карлика:

– Драпаем, батюшка, драпаем!

Возникшая суета помогла карлику хотя бы временно не думать о смерти Сергея. Потому он и выбрал такое развязное слово «драпаем», чтобы с его помощью вырвать себя из тоски. Убедить себя, что попадает в захватывающий сюжет.

– Вы не упадете в рясе? – спросил карлик.

Эта шутка была лишней. Господин Ганель, хоть и чувствовал почти нежность к совершившему геройский поступок священнику, все равно чуть-чуть наслаждался его униженным положением. Еще сильна была память о том, как отец Никодим уничтожал их общее дело, как вредил Сильвестру и театру. Священник это понимал, а потому сказал кротко:

– Не упаду.

Господин Ганель молча потянул батюшку за рукав рясы.

Сильвестр с изумлением наблюдал, как господин Ганель уводит отца Никодима. Да, вот теперь батюшка заслужил аплодисменты. С удовлетворением он отметил, что атакующий театр произвел невероятный эффект. Пусть не с первого раза, но произвел. Не взять ли отца Никодима в труппу атакующего театра? Но, наблюдая, как властно господин Ганель тащит священника к выходу и как растерянно тот озирается по сторонам, он понял, что разыскать одаренного батюшку в ближайшее время ему не удастся. «Значит, – подумал Сильвестр, – он начнет одинокое театральное служение. Примет театральную схиму. Станет, прости Господи, священником-перформером».

Отец Никодим вдруг остановился. Захотел попрощаться с храмом, где прослужил долгие годы. Господин Ганель понял это и отпустил его рукав. Потом решил, что все-таки надежнее не отпускать, и снова цепко схватил черную ткань…

Наташа и Александр вышли из храма. На улице похолодало. Когда они заходили в церковь, ветер был на несколько градусов добрее.

– Ты веришь? – спросила Наташа.

– В убийство? Я и в смерть его пока не могу поверить.

– Мы же не поедем на кладбище?

– Нет… нет.

Александр не решался сказать, что нагромождение тяжелых событий вызвало у него атрофию чувств. Наташа поняла его без слов, потому что чувствовала то же самое. Не было скорби, не было даже глубокого изумления. Оба испытывали чувство, похожее на растерянность.

Из храма выбежал Иосиф. Он прошептал:

– Вот это событие, вот это выбор, вот это решение… Вот это решение, вот это событие, вот это выбор… Вот это батюшка! Пока, Наташа, пока, Саша… – и поскакал-покатился к выходу.

Через минуту он пропал из вида.

– А он и правда похудел, – сказал Саша. – Ему идет депрессия.

Александр и Наташа вышли за ворота церкви.

Из храма выскользнули господин Ганель и отец Никодим. Испуганно озираясь по сторонам, священник шептал:

– У меня там «мазда», «мазда»… Она нас спасет.

– Так бежим же к ней…

Они скорым шагом вышли за ворота.

– Ты посмотри, что происходит, – сказала Наташа, показывая на священника и карлика, бегущих к машине. – А похороны Сергея и не могли быть другими. Как будто это он закрутил на прощанье такой сюжет… Такой театр…

Наташа говорила, наблюдая, как ее дыхание создает маленькие облачка, которые тут же тают в холодном воздухе. Улыбнулась: вспомнила, как волновали они господина Ганеля в тот день, когда ее назначили на роль Джульетты.

Отец Никодим и господин Ганель наконец добежали до машины. Скрылись в ней, одновременно хлопнув дверьми. За руль сел священник. Через секунду «мазда» взревела и, набирая ход, проехала мимо Александра и Наташи. Господин Ганель высунулся из окна и крикнул им:

– Никому ни слова!

Александр приложил палец к губам, Наташа непроизвольно сделала то же самое и улыбнулась.

Господину Ганелю определенно нравилась зарождающаяся авантюра. Отец Никодим, сидевший за рулем, прощально кивнул Саше и Наташе и услышал, как карлик тихо поет: «А-ли-лу-йя! А-ли-лу-йя!» (Господин Ганель вспомнил, что именно эти слова торжественно пел Сильвестр в день назначения его на роль монаха Лоренцо, а Саши – на роль Джульетты.) Машина выехала на проспект.