Артур Соломонов - Театральная история

Сильвестр же, выйдя из кабинета Иосифа, подошел к Светлане. Остановился перед ее рабочим столом и замер. Напряженно смотрел на нее, пытаясь вспомнить, что собирался сказать. Она очень хорошо знала и этот взгляд, и это замешательство. Улыбаясь, ждала указаний.

– Светлана… Светлана…

Сильвестр обводил глазами приемную, словно ища потерянную мысль, или бессознательно подражая упражнениям Иосифа (так или иначе, оба в этот момент усиленно вращали глазами).

– Да! – лицо Сильвестра озарила мысль. – Вот что! Сообщи-ка ты Саше, что я могу посмотреть его актрису.

– Его актрису?

– Это подружка его. Может нам пригодиться. Когда у меня время есть?

– Сейчас поглядим, – Светлана стала водить красным ногтем по записям в ежедневнике. – Завтра весь день забит, послезавтра забит… Вот! В пятницу у вас дыра с пяти до полшестого.

– Дыра в пятницу, – задумчиво повторил режиссер. – Вот и скажи о дыре Саше. Хорошо?

Приказания Светлана выполняла быстро. Через несколько секунд мобильный Александра заиграл «К Элизе» и на мониторе высветилось «Сцилла Харибдовна».

– Саша, в пятницу в пять Сильвестр Андреевич ждет какую-то твою актрису. Он сказал, что ты поймешь, о чем я говорю.

Светлана, конечно же, скрыла, что в курсе, кем Александру приходится эта актриса. Он, конечно же, понял, что она знает, но у него не было желания оценивать ее дипломатический такт.

– Да-да, я понимаю, о ком вы. Хорошо, я ей скажу.

Он нажал на сброс звонка.

Улица, которую он уже больше часа рассматривал с такой радостью, снова показалась ему тусклой.

Александр стоял у окна своей гримерной и вместе с радостью чувствовал нарастающее беспокойство. Что сулит ему приход Наташи в театр?

Дорогу к театру накрыл снег, и его то здесь, то там накрывали причудливые тени деревьев. Александр представил, как по этому снегу скоро «пройдется» и его тень. И ему захотелось поскорее уйти из театра.

– Это мой год! – воскликнула Наташа, когда узнала об этой фантастической новости. – Расскажи, расскажи, как это было! – потребовала она.

Александр начал рассказ. Многое скрыл, еще больше придумал. Дело было так: они с Сильвестром за чашечкой кофе («хотя он, как всегда, пил свою любимую простую воду») неспешно беседовали о том, что пора бы влить в труппу свежую кровь. (Наташа смотрит на Александра счастливым взглядом и верит в это мгновенье, что Сильвестр действительно обсуждал с ним вопросы такого уровня.)

– И тут, – сказал Саша, – внезапно и закономерно явилась ты!

– Явилась я! – повторила Наташа и засмеялась.

– Ну, не прямо ты, а тема твоего прихода. И если все будет хорошо – а как же иначе? – наша труппа пополнится тобой.

– Пополнится мной, – снова повторила Наташа.

Она повторяла и повторяла «явилась я», «пополнится мной», «в пятницу в пять» и радовалась этим словам, как будто они гарантировали успех.

Нажимая на кнопки клавиатуры двумя пальцами, Иосиф зашел в свою почту. Вид у него был совсем не такой вдохновенный, как в тот час, когда он «творил донос на Сильвестра». У компьютера сидел лишенный энергии толстяк, и его пальцы вяло двигались от одной кнопки к другой. И вдруг… тусклый взгляд озаряется радостью. Печальный палец, который жмет на кнопку «открыть письмо», наливается бодростью.

В почте, среди рекламы и дружеских писем, сияет ответ на донос. Иосиф чувствует: сердце бьется все быстрее, а лоб покрывает испарина. Он достает из кармана рубашки не очень чистый носовой платок, проводит им по лбу, комкает платок и кладет рядом с клавиатурой. Приближает пухлое лицо к экрану:

«Дорогой Иосиф Матвеевич! Я прекрасно помню наши краткие встречи и Ваши интересные вопросы на пресс-конференциях. Они всегда были заданы по существу, а не из желания, свойственного большинству журналистов, как можно изощреннее уязвить нашу Церковь. Бог им судья, поверьте, это самое страшное, что можно сказать.

Сердечно рад, что Вы поступили на службу в театр, которому столько сил и средств отдает Ипполит Карлович. Это очень важный для Москвы, для России, для русской культуры театр, и я с возрастающей тревогой слежу за тем, что там происходит. Теперь я с радостью вижу: мы тревожимся вместе».

Иосиф остановился, наслаждаясь тем, как выглядит это благословенное «мы», попробовал, как оно звучит и стал читать далее:

«Я понял, что Вы приблизились к крайней степени справедливого гнева. Настоятельно прошу Вас, не предпринимайте ничего в состоянии раздражения. Это только обнаружит Вас как недруга Сильвестра, и не позволит нам…»

«Бог мой – нам!» – прошептал Иосиф.

«…Отвести от этого удивительного театра страшный удар, который (Вы бы сказали – по иронии судьбы, я скажу – по наущению дьявола) – хочет нанести театру его же создатель, Сильвестр Андреев. Ваша неосторожность сведет на нет тот счастливый случай, что Вы оказались в недрах этого театра, сколь замечательного, столь и нуждающегося в исцелении».

Иосиф откинулся в кресле, прошептал хрустальной люстре: «Брависсимо!» и продолжил чтение, чувствуя, что слова, написанные отцом Никодимом, возвещают для него начало новой жизни:

«Сильвестр Андреев клевещет на творение, превращая на подмостках девушку в юношу, христианского монаха в буддийского, переворачивая с ног на голову все, что незыблемо, что создано Богом так, а не иначе. А значит, он клевещет на Творца».

Дальше шла, как прошептал Иосиф, «философья», и он ее пропустил, задерживаясь только на главном:

«Но я опасаюсь, как бы мы не стали пешками в игре Сильвестра. А потому призываю Вас: будьте предельно осторожны. Когда Сильвестр кажется взволнованным, когда он совершает поступки импульсивные, когда открывается вам совершенно и безраздельно, именно тогда он ведет самую тонкую, самую изощренную игру. Я знаю, скольким людям он снес головы, прикидываясь растерянным и взволнованным, прикидываясь безопасным.

Иосиф Матвеевич! Вы сами, Ваша репутация, Ваше доброе имя – в опасности. Ведь сейчас, судя по Вашим словам, он искренен с Вами и действует как бы в беспамятстве. Это верный признак того, что он плетет интригу, цель которой нам с Вами неясна.

Вам нужно насторожиться и понять, как именно Сильвестр вознамерился Вас использовать. Ведь скорее горы сдвинутся, чем этот человек начнет действовать без задней мысли. Скорее реки повернутся вспять, чем он станет говорить прямо от сердца».

«Совесть ушей» Иосифа – возможно, единственный из видов совести, который у него остался, – возмущается претенциозной нелепостью Никодимовых фраз. Иосиф шепчет с некоторой даже брезгливостью: «Батюшка, дорогой, да вы какая-то провинциальная поэтесса».