Эрик-Эмманюэль Шмитт - Евангелие от Пилата

– Клянусь тебе, Пилат, что Иисус был мертв на кресте. В свой склеп я уложил тело мертвого человека.

– Конечно. Я не ожидал, что ты тут же сознаешься. И ты мне также поклянешься, что он воскрес.

– Нет, в этом я клясться не буду, потому что я его не видел.

Из его покрасневших глаз текли слезы. Влага струилась по морщинистым щекам и терялась в серой бороде.

– Он явился многим людям, но не мне. Я нахожу это несправедливым. Я столько для него сделал.

Он перестал сдерживаться и заплакал навзрыд, плечи его сотрясались от рыданий.

– Я ухаживал за ним до самого последнего мгновения, а он предпочел являться ничтожным людям, трусам и предателям!

Он повалился на пол, вытянулся, раскинул руки крестом и прижался лицом к ледяной плите.

– О Боже, прости мне эти слова. Я стыжусь их! Но не в силах сдержать своей ревности! Да! Ревности! Я умираю от ревности! Прости меня.

Я с ужасом отступил. Я был готов убить Иосифа, если он не замолчит, не перестанет дурачить меня, если не признается в очевидном заговоре. Когда преступник вопит о своей невиновности, он издает пронзительные звериные крики, оскорбляя ими судей и пронзая уши бессмысленным визгом забиваемой свиньи.

Я велел страже поднять старика и бросить его в темницу. Мои остальные когорты методично прочесывают земли в поисках Иисуса. Без покровительства Иосифа, без его помощи, власти, слуг назареянин стал крайне уязвимым. Без сообщника он не сможет долго скрываться. Еще немного терпения, хотя это слово куда легче произнести, чем действительно запастись терпением, этой необходимой добродетелью.

Я все еще колеблюсь и не пишу отчета Тиверию. Я должен был бы информировать его после первых же подозрений об опасности бунта в связи с делом Иисуса. Но мне казалось, что я все ближе подхожу к разгадке, все лучше владею ситуацией. Я вышлю полный подробный отчет в Рим, когда дело будет закрыто. Я должен сообщить о результатах своей работы, а не о своих усилиях, а тем более сомнениях. Ты, дорогой мой брат, единственный, кому я поверяю свои тайные думы. Надеюсь, что для тебя не слишком обременительно читать мои признания и ты чувствуешь себя здоровым.

Тебе пишет раненый человек.

Не спрашивай, куда мне нанесена рана, брат мой. Не в правую руку, которая чертит письмена, не в левую, которая придерживает пергамент, расстеленный на столе, не в ноги, которые держат меня в это мгновение, поскольку, ты знаешь, я пишу стоя. Удар по голове? В живот? Я предпочел бы удар, я предпочел бы любую кровоточащую рану, ведь рана рубцуется и вскоре заживает. Но лучше я изложу тебе факты.

Заря обещала прекрасный день. Впервые я немного поспал, и крик петуха разбудил отдохнувшего Пилата. Я глянул на чистое небо, непорочное небо, вечно юное, что бы на нем ни происходило. Конюхи во дворе начали поить лошадей, открывались врата, жизнь возвращалась в крепость Антония.

Явился раб и сказал, что меня желает видеть врач.

И когда я пришел к нему, свежевыбритый, надушенный, меня ждал первый удар. Серторий изучал внутренности гуся.

– Занимаешься предсказаниями по кишкам? – пошутил я.

– Нет, пытаюсь разобраться в механизме пищеварения.

Серторий вытер руки, а потом долго с недоуменным видом продолжал потирать их, хотя они уже давно были чистыми. Я уселся на табурет и предложил начать разговор.

– Зная, Пилат, что ты интересуешься распятием назареянина, я продолжал разбирать его случай и, разговаривая со свидетелями, один за другим рассмотрел все детали. К несчастью, вынужден отказаться от предыдущего диагноза.

– Что это означает?

– Весьма возможно, даже вероятно, очень вероятно, что назареянин на самом деле умер на кресте.

Он скреб в затылке, словно угрызения совести вызывали у него чесотку.

– В прошлый раз у меня не было под рукой всех данных, что вынудило меня переоценить здоровье назареянина. А ведь он оставался без пищи предыдущие двое суток, что изнурило его. В ночь ареста на Масличной горе у него из головы сочилась кровь, чему были удивлены все свидетели. Я уже читал о подобном явлении у Тимократа, греческого собрата, считающего кровопотение симптомом серьезного заболевания. И могу заключить, что еще до суда назареянин не блистал здоровьем. Мне также не сказали в тот день, что беднягу подвергли пыткам и бичеванию, а потом отправили на Голгофу.

– От плети еще никто не умирал! – возмутился я.

– Умирали! Такое случалось. Ибо преступник теряет много крови, у него повреждаются мышцы. Твои центурионы, кстати, объяснили мне, что обычно бьют плетьми осужденных на крест, чтобы они быстрее умирали.

– Я велел наказать Иисуса плетьми не для того, чтобы он поскорее умер, а чтобы спасти его от смерти. Я надеялся, что народ удовлетворится поркой.

– С точки зрения медицины результат один и тот же. Поэтому назареянин был не в силах тащить верхнюю перекладину до вершины Голгофы. Это должен был сделать вместо него кто-то другой. И твои легионеры согласились на предложение одного еврея, ибо опасались, что осужденный не дойдет живым до места предстоящих мук. У него кровоточили запястья и ступни, он был так слаб, что нескольких часов на кресте вполне хватило бы для того, чтобы он умер от удушья.

– А кровь? Кровь хлынула из него, когда солдат вонзил ему в грудь копье? Кровь, уже загустевшая, не бьет фонтаном из трупа!

– Безусловно, но я получил уточнения и могу поставить иной диагноз. По словам Иоанна, его юного ученика, и солдат, стоявших у подножия креста, то, что вылилось из тела, было смесью крови и воды. Это указывает на то, что копье пробило плевру, мешок, в котором скапливается вода. Лопнув, он выпустил и немного крови. Она окрасила жидкость, хотя тело уже было мертвым. Более того, если предположить, что распятый еще агонизировал, разрыв плевры прикончил его. И потому сегодня, в свете этих данных, я вынужден сделать заключение: девяносто девять шансов из ста за то, что назареянин был мертв, когда его снимали с креста.

– Прекрасно, Серторий. Но чем тогда объяснить, что сегодня он жив, говорит и ходит? Воскресением?

– Понятие воскресения медициной не исследуется.

– Итак, поскольку воскреcение немыслимо для тебя, как и для меня, можно заключить, что, если девяносто девять шансов из ста свидетельствуют о смерти Иисуса, он не умер, поскольку до сих пор жив.

Я ушел от врача, больше не сказав ни слова и не глянув на него. Он испытал облегчение, поделившись своими сомнениями, но меня не поколебал, а только привел в дурное расположение духа.

В этот момент меня предупредили, что Иосиф из Аримафеи просит о встрече и собирается дать показания. Я приободрился: наконец-то мы поймаем Иисуса.

Я нашел Иосифа удивительно спокойным. Он даже улыбнулся, увидев меня. Он объявил, что собирается открыть мне всю правду, но ставил при этом одно условие: мы должны отправиться на кладбище к могиле Иисуса.