Валерий Бочков - Харон

– С каким макетом?

– Объекта.

Анна удивленно посмотрела меня.

– С макетом Тихого? Чучело, что ли?

– Макет дачи. С точным расположением всех построек, комнат, дверей, окон.

– Ну, это не проблема, у нас есть архитектурные планы всех дач. С описанием отделки, вплоть до цвета гардин.

– Гардины нам не понадобятся. Обычно макет делают из железных контейнеров, в которых всякий хлам по морю перевозят.

– Понятно.

– А что с базой? – спросил я. – Тренировка диверсантов – дело шумное, со стрельбой и прочей пиротехникой. С этим как?

– Ну, это-то как раз элементарно. У меня в Адриатике есть небольшой архипелаг, купила зачем-то лет десять назад. Выделю один островок для вашего цирка.

Она сказала об этом просто, словно речь шла о дачном участке где-нибудь в Подлипках.

Скелет нашего плана начал обрастать мясом. Властная и нетерпеливая Анна неожиданно стала внимательной и тихой, что, впрочем, не мешало ей влезать во все мелочи и требовать объяснений всякой технической ерунды, вроде того, что такое планка Пикатинни, почему я предпочитаю калибр в семь миллиметров пятимиллиметровому и зачем нам отбойный молоток марки «Бош».

Она появлялась каждое утро около девяти, к полудню в гостиной было не продохнуть от сигаретного дыма и кофейной вони, к вечеру воздух становился осязаемым, тяжелым, с кислым металлическим привкусом. На второй день Кабан приволок кофейный агрегат промышленного пошиба, никелированный механизм с эбонитовыми рычагами и медными кранами. Я предложил Анне заодно открыть тут кафетерий для местных лесорубов.

Мы начали с людей – кадры по-прежнему решают все. За четыре дня мы перелопатили сотни личных дел. Наемников кто-то отбирал для нас, я спросил, по какому признаку «этот кто-то» фильтрует людей.

– Тебя что-то не устраивает? – нервно спросила Анна. – Скажи что, я передам.

– Дисциплина! Передай, что меня интересует дисциплина. И насколько управляема будет эта банда. На кой черт мне садисты из карательных отрядов, охранники кокаиновых плантаций и прочая мразь?! Мне нужны солдаты! Понимаешь, солдаты!

Я хлопнул крышкой ноутбука, залпом допил остывший кофе. Было шесть вечера.

– На хрена мне все эти умельцы стрелять с двух рук и метать ножи с завязанными глазами?! – Я резко встал, стул с грохотом упал. – Это ж не кастинг для боевика! Твои мальчики насмотрелись голливудской бодяги…

– Кончай орать! – Анна тоже вскочила, костяшки ее кулаков побелели. – Это не мальчики, отбором занимается полковник из «Альфы»…

– Ну вот пусть твой полковник и руководит операцией! – перебил я и пнул стул.

Мне показалось, что она бросится на меня, – от злости у нее посветлели глаза, стали почти зелеными. Но она не бросилась, а бессильно опустилась. Медленно и тяжело, словно в ней что-то сломалось. За ее спиной в окне синел замшевый вечер, она повернулась в профиль, устало подперев подбородок руками.

– Ладно, на сегодня хватит, – Анна сказала тусклым голосом, достала сигарету. Покрутив в руках, сунула ее обратно в пачку. – Хватит на сегодня.

– Извини… – Я поднял стул и беззвучно придвинул к столу.

Она взглянула исподлобья – старая, издерганная баба. Мне стало неловко, я повторил тихо:

– Извини…

– Ладно… – невесело улыбнулась она. – А хочешь, я тебя военным министром назначу… Когда мы Тихого…

– Закоптим?

– Закоптим? Странно, у нас говорят «замочим».

– Нет, надо говорить «закоптим».

– Поняла, – она послушно кивнула. – Ну так как насчет военного министерства? Министр обороны Николай Королев – звучит, а?

– Звучит, – мотнул я головой.

Я не слышал своего имени уже лет сто, с приютских времен. Годы, проведенные среди склизских стен, выкрашенных в казенные цвета серого спектра, где наставники мало отличались от тюремщиков, а путь от ухмылки до тычка умещался между двумя ударами сердца, были похожи на послевкусие тяжелого кошмарного сна, что преследует весь день до самого вечера. Я пытался выкинуть их из памяти, пытался стереть, вытравить. Пустой номер. Отдельные эпизоды, обрывки событий, звуки и запахи остались яркими, живыми – без особых усилий я мог реконструировать в памяти ядовитую вонь жирной ваксы, которой драил свои сиротские башмаки, едкий смрад хлорки в умывалке, гулкий стадный топот утренних линеек по заиндевелому плацу. Словно все это было вчера.

– Я так понимаю, вы и обо мне справки навели? – Я сел верхом на стул, уткнул подбородок в спинку.

– Угу, – Анна снова выудила сигарету. – Навели. А то как же? И про тебя, и про родню.

– Ну с родней у меня не густо.

– Да уж. После того, как твою мать посадили…

Она быстро, словно боясь передумать, чиркнула зажигалкой, жадно затянулась.

Я застыл, перестал дышать. Время словно заклинило – такое бывает в бою, когда за один тик успеваешь подумать обо всем на свете, да еще разглядеть тени ползущих облаков, силуэт сгоревшего грузовика на холме, муравья, бегущего на руке.

Анна, щурясь, выдохнула дым. Я ждал. Наверное, у меня что-то случилось с лицом, потому что Анна уставилась на меня странным и долгим взглядом.

– Ты что… – Она запнулась. – Ты не знал?

– Что, – деревянно проговорил я. – Что не знал. – Язык не слушался, интонация вышла утвердительной.

– Про мать…

Я помотал головой.

– Господи… Я думала, ты… – Столбик пепла упал с сигареты ей на рукав. – Я думала, тебе…

– Ничего. Сказали, что она сдала меня в приют. И все.

Анна рассеянно стала что-то искать.

– Где эта чертова пепельница?

Пепельница, набитая окурками, стояла перед ней на столе.

Потом Анна заговорила. Мне вдруг показалось, что я наблюдаю за происходящим со стороны – вижу себя, ее, мертвые рогатые головы на стенах. Вселенная замерла на самом краю бездны, готовая ухнуть вниз.

Королева Елена Анатольевна была осуждена по восемьдесят восьмой статье за нарушение правил валютных операций. После апелляции пять лет колонии общего режима заменили ссылкой в Джамбульскую область Казахской ССР. Через семь месяцев, в конце февраля, она покончила жизнь самоубийством (повесилась) в бойлерной картонажной фабрики, где работала помощницей истопника. Предсмертная записка была изъята участковым в качестве вещественного доказательства и впоследствии утеряна.

– Вся эта валюта – сплошная липа, – Анна поморщилась, словно у нее схватило голову. – Ее пытался завербовать комитет, она отказалась, подала документы на выезд.

В моей голове мерно раскачивался чугунный маятник, я старался не шевелиться, боясь нарушить плавный ход тяжелой болванки. Я был уверен: одно неловкое движение – удар, и моя бедная черепушка брызнет тысячей фарфоровых осколков.

– У нее была связь с иностранцем. С сотрудником американского посольства в Москве. – Фразы получались картонными, Анна произносила их тусклым голосом. – Комитет хотел через нее выйти на этого иностранца. На чем-нибудь подловить его, заставить работать на контору.