Лина Данэм - Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она «научилась»

В первую неделю знакомства я проводила у А. все ночи. Время в жаркой спальне без окон застыло. Каждый день мы вместе делали шаг вперед: чистили зубы зубной нитью, ели один бейгл на двоих, засыпали без секса. А. признался, что у него не все в порядке с желудком. Утром пятницы я вышла на свет божий. За пять дней мы проиграли целый год совместной жизни. Я села в самолет до Лос-Анджелеса, не зная, когда мы еще встретимся. Точно знаю, что мне не показалось: А. немного прослезился, высаживая меня у метро.

А может быть, именно так.

Это был эксперимент. Все равно что пялиться на пустую вазу или в окно.

Это была моя первая рабочая поездка. Я снимала дом среди холмов, над Голливудом. Мне его разрекламировали как «шикарный» и «в двух шагах от самых шикарных мест», на деле же он оказался маленьким и сырым, с тремя слепыми стенами, а безликим квадратным фасадом напоминал тайную лабораторию по производству метамфетамина. Зажатая в ловушке между неудачливым телесценаристом, владельцем своры питбулей, и профессором — приверженцем квир-теории, который носил галстук боло и коллекционировал муранское стекло, — я решила, что доза страха, принятая здесь в одиночестве, прямо пропорциональна получаемому объему знаний о жизни. Поэтому я продержалась пять месяцев и называла это ростом. Как-то ночью я надела халат, вышла на веранду, подняла глаза на луну и произнесла: «Кто же я?»

Помню, я так впечатлилась этой фразой, что аккуратно отмечала, кто ее уже слышал, а на ком ее еще можно испробовать.

Перефразируя Фрейда.

Мне нужен был парень. Любой. Конкретно этот, насупленный, как Стив Маккуин, хорошо дополнял мое представление о себе самой, но посмотрим правде в глаза: он оказался в нужное время в нужном месте. Через месяц я начала понимать, что совместное времяпрепровождение оставляет во мне чувство пустоты и скоротечности, что он ненавидит все мои любимые песни, и иногда от скуки я нарочно затевала ссору, чтобы испытать острое чувство близкого разрыва. Как-то мы катались на машине, и я три часа кряду лила слезы, надев темные очки, как будто оплакивала тридцатилетний брак. «Я не знаю, что мне еще сделать, — рыдала я. — Не могу так больше». «Не можешь или не хочешь?» — орал он, как Стенли Ковальски, от злости паркуясь в самом неудобном месте и яростно переключая передачи. Дома я металась по комнате, и мы кричали друг на друга; потом я сказала, что мы могли бы начать все сначала, и он с довольным видом включил PlayStation.

Я как-то задала ему этот вопрос. Ответом мне было фирменное молчание. Я рискнула завязать «секс по эсэмэс», начав словами: «Я хочу, чтобы мы трахались, не укрываясь простынями». Нечто подобное могла бы потребовать Анаис Нин. «Нет, — сказала бы она. — Простыню долой». Он ответил следующими текстами: «Я хочу трахнуть тебя под кондиционером» и «Я хочу трахнуть тебя, поставив будильник на 8.45». Я закрыла глаза и постаралась проникнуться его чувственностью: холодок воздушной струи на шее; сознание того, что ближе к девяти раздастся звонок… И только после одиннадцатого эсэмэс я сообразила, что человек устроил себе дадаистский перформанс за мой счет.

Я мечтала, чтобы это была метафора: любовь предлагает нам пути, меняет их, но никогда нас не предает.

Видишь? Я спокойна как утюг. Релакс, чувак.

На Рождество мы расстались, на сей раз по-настоящему. Под занавес он сказал, что не способен любить и ищет только удовольствия. Я же вся искрюсь, полна страсти и жизнелюбия — упрямый росток в бетонных джунглях. Он как раз вернулся от родителей, когда я пришла к нему выяснять отношения, полагая, что ему будет легче пережить это на своей территории. На веранде обычно сидела его квартирная хозяйка Кэти, пожилая женщина с выразительной татуировкой пантеры на оплывшем плече, и наблюдала за окрестностью в компании нескольких йоркширских терьеров. Но в тот вечер ее не было. Зато на дорожке к дому лежали охапки цветов и стояла масса свечей. Я поднялась к А., который предположил, что умерла одна из собачек. Желая проверить, все ли в порядке, мы позвонили Кэти, но ответила ее дочь. Кэти поскользнулась в душе. Возможно, у нее случился сердечный приступ, они еще точно не знают. Вечером поминки. И мы с почти уже бывшим бойфрендом поехали на другой конец Бруклина в похоронное бюро, где простились с напудренной, посеревшей и окостенелой Кэти в велюровом спортивном костюме с пачкой ментоловых сигарет в нагрудном кармане. Потом мы с А. сидели у него на диване, держась за руки, и он гадал, было Кэти больно или нет и подскочит ли плата за квартиру. Я решительно сжала его руку: «Знаешь, я люблю тебя». Он торжественно кивнул: «Знаю».

А. позвонил мне через пять минут после того, как я нажала «Отправить»: «Погоди, ты о чем?» «Что ты обо всем этом думаешь? — спросила я. — Ты в чем-нибудь не согласен со мной? Если да, то скажи». «Я перестал читать, когда дошел до дрочилова».

В новогоднее утро мы последний раз занимались сексом. Я еще не совсем проснулась, когда он придвинулся ко мне сзади. Мы были за городом у моих друзей, которые старше меня, и уже с шести утра я слышала голоса их детей, слышала, как они скользят по паркету в носках, прося то одно, то другое. Пока он тихо трахал меня, я думала, что хочу завести детей. Своих собственных детей, когда-нибудь. Потом я стала думать, трахался ли кто-нибудь рядом со мной, когда я была ребенком. От этой мысли меня передернуло. Выезжая на дорогу, мы заставили попятиться машину очередного гостя, и он свалил заборчик. В городе я поцеловала А. на прощание, а через несколько минут отправила ему эсэмэс: «Не приходи больше никогда». Мы делаем то, что можем.

Как по мне, письмо смешное, но в другом плане.

Я думаю, мы с Джоан говорим о несколько различных типах самоуважения. Она имеет в виду, что вы ответственны перед собой за свои действия и ложитесь спать с сознанием того, что были сами с собой честны. Я имею в виду главным образом секс. Но и с ней соглашаюсь. Л. Д.

Издатель журнала «Плейбой».

Феминистская организация, просуществовавшая с 1992 по 1995 г.

Сьюзен Энтони (1820–1906) — один из лидеров суфражистского движения в США.

Как-то раз мы принимали экстази, и ровно перед тем, как таблетки подействовали, Джефф спросил меня, что я думаю о свободных отношениях. За этим последовали двенадцать часов рыданий (а не восьмичасовой оргазм, о котором рассказывала моя подруга Софи).