Эмма Донохью - Комната

— Ну, ведь он очень своеобразный мальчик.

Ма пожимает плечами:

— Он просто провел первые пять лет своей жизни в необычных условиях, вот и все.

— А вам не кажется, что это тяжелое испытание сформировало или, лучше сказать, изуродовало его характер?

— Для Джека это не было испытанием, это было привычным образом его жизни. Что же касается уродства, то все мы чем-то изуродованы.

— Он, несомненно, делает гигантские шаги к выздоровлению, — говорит ведущая. — Итак, вы только что сказали, что в условиях заключения вам было легче контролировать Джека…

— Нет, не Джека, а все, что его окружало.

— Вы, наверное, чувствуете почти патологическое стремление — что, впрочем, вполне понятно — оберегать своего сына от внешнего мира.

— Да, и это называется материнской любовью, — чуть было не рычит Ма.

— Может быть, вы в каком-то смысле испытываете ностальгию по своему заточению?

Ма поворачивается к Моррису:

— Кто позволил ей задавать мне такие идиотские вопросы?

Ведущая протягивает руку, и какой-то человек вкладывает в нее бутылку с водой. Она делает глоток.

Доктор Клей поднимает вверх руки:

— Могу ли я… я думаю, мы все понимаем, что моя пациентка дошла до предела, вернее, уже миновала его.

— Если вам нужен перерыв, мы возобновим запись позже, — говорит ведущая маме.

Но та качает головой:

— Давайте закончим.

— Ну, тогда, — произносит женщина, растянув губы в широкую улыбку, похожую на улыбку робота, — я хотела бы, если позволите, вернуться к одному вопросу. Когда родился Джек, некоторых наших телезрителей интересует, не возникало у вас, хотя бы на мгновение, желания…

— Задушить его подушкой, что ли?

О чем это Ма? Ведь подушки нужны для того, чтобы спать.

Ведущая машет на нее руками:

— Упаси боже. Но неужели вам никогда не хотелось попросить укравшего вас мужчину унести Джека куда-нибудь?

— Унести? Куда?

— Ну, оставить его, скажем, на крыльце больницы, чтобы какая-нибудь семья его усыновила? Ведь и вас в свое время тоже удочерили. И вы были счастливы в своей семье, как мне кажется.

Я вижу, как Ма сглатывает слюну.

— Зачем мне было делать это?

— Ну, для того, чтобы он рос свободным.

— Без меня?

— Конечно, для вас это была бы жертва — и огромная жертва, — но тогда бы у Джека было нормальное, счастливое детство в любящей семье.

— У него была я. — Ма произносит эти слова раздельно. — Он провел свое детство со мной, и мне совершенно безразлично, считаете ли вы это нормальным.

— Но ведь вы понимали, что лишаете его всего, — говорит ведущая. — Каждый день его мир должен был становиться все шире и шире, а тот, что вы могли ему дать, все больше сужался. Вы, наверное, с тоской вспоминали о том, чего Джек никогда не видел. О друзьях, траве, плавании, поездках на ярмарки…

— Почему все так любят эти ярмарки? — произносит Ма хриплым голосом. — Когда я была ребенком, я их терпеть не могла.

Ведущая издает короткий смешок. Мамино лицо заливают слезы, она прячет его в ладонях, чтобы успокоиться. Я вскакиваю со стула и бегу к ней, что-то падает и разбивается. Я подбегаю к Ма и обнимаю ее, а Моррис кричит:

— Мальчика не снимать!

Когда я просыпаюсь на следующий день, то вижу, что Ма снова «ушла». А я и не думал, что у нее будут такие дни в окружающем мире. Я трясу ее за руку, но она только слегка стонет и засовывает голову под подушку. Мне очень хочется молока. Я извиваюсь, пытаясь добраться до ее груди, но она не поворачивается ко мне. Сотни часов я лежу, свернувшись калачиком, рядом с ней.

Я не знаю, что мне делать. Когда мы жили в нашей комнате и Ма вот так «уходила», я вставал, готовил себе завтрак и смотрел телевизор. Я фыркаю носом — он теперь свободен, наверное, я потерял свою простуду. Я подхожу к окну и тяну за шнур, чтобы хотя бы немного раздвинуть шторы. На улице ярко светит солнце, и от окон автомобилей отражается свет. Мимо пролетает ворона и пугает меня. Мне кажется, что Ма будет недовольна, что я впустил в комнату свет, и закрываю шторы. В животе у меня урчит уррррр.

И тут я вспоминаю о кнопке, расположенной у кровати. Я нажимаю на нее, но ничего не происходит. Но через минуту дверь издает звук тук-тук. Я приоткрываю ее и вижу Норин.

— Привет, крошка, как дела?

— Я хочу есть, а Ма «ушла», — шепчу я ей.

— Ну, мы ее с тобой быстро отыщем. Я уверена, что она отлучилась куда-нибудь на минутку.

— Нет, она здесь, но не по-настоящему.

По лицу Норин я вижу, что она меня не понимает.

— Посмотри, — показываю я на кровать. — В такие дни она не встает с постели.

Норин называет Ма ее другим именем и спрашивает, что с ней.

Я шепчу:

— Не надо с ней разговаривать.

Но она спрашивает еще громче:

— Может, вам что-нибудь принести?

— Дайте мне поспать.

Я никогда не слышал, чтобы Ма говорила, когда она «уходит». Ее голос звучит как голос какого-то чудовища.

Норин подходит к шкафу и достает мою одежду. В темноте трудно одеваться, и мне приходится опереться на Норин. Когда я касаюсь других людей по своей воле, это не так страшно, гораздо хуже, когда они прикасаются ко мне. Это действует как удар током.

— Ботинки, — шепчет она. Я нахожу свои ботинки, всовываю в них ноги и застегиваю липучки. Это не мягкие туфли, которые мне нравятся больше всего. — Хороший мальчик. — Норин стоит у двери и машет мне рукой, чтобы я шел за ней.

Я затягиваю свой хвост, который немного ослаб, беру зуб, камень и кленовый ключик и кладу их себе в карман.

— Твоя Ма, наверное, очень устала от этого интервью, — говорит мне Норин в коридоре. — Твой дядя уже полчаса сидит в приемном покое и ждет, когда вы проснетесь.

На сегодня же намечено приключение! Но мы не можем участвовать в нем, потому что Ма «ушла».

На лестнице я вижу доктора Клея, который беседует с Норин. Я обеими руками держусь за перила, опускаю сначала одну ногу, потом другую и скольжу руками по перилам. Я не падаю, хотя была секунда, когда я подумал, что сейчас упаду, но тут же встал на другую ногу.

— Норин!

— Подожди минуточку!

— Посмотри, я сам спускаюсь!

Она улыбается мне:

— Молодчина!

— Давай сюда свою лапу, — говорит доктор Клей. Я отрываю от перил одну руку и здороваюсь с ним. — Так ты хочешь увидеть динозавров?

— Без Ма?

Доктор Клей кивает.

— Ты все время будешь со своими дядей и тетей, так что опасность тебе не грозит. Или ты все-таки отложишь поездку на другой день?

Да, ой, нет, потому что динозавры могут уйти.

— Нет, я поеду сегодня.

— Хороший мальчик, — говорит Норин. — А твоя Ма в это время хорошенько выспится, и ты, вернувшись назад, расскажешь ей о динозаврах.

— Привет, парень.

Это — Пол, мой дядя, я и не знал, что его пустили в столовую. Я думаю, что у мужчин обращение «парень» заменяет слово «милый» у женщин. Я завтракаю, а дядя Пол сидит рядом, как странно! Он разговаривает по маленькому телефону. Он говорит мне, что на другом конце — Диана. Другой конец — это конец, которого не видно. А в соке сегодня нет никаких комочков, и он очень вкусный. Норин говорит, что его заказали специально для меня.