Ингеборг Бахман - Малина

(Однако я налетела на колючую проволоку под током.) Все же одну подробность я вспоминаю. Когда-то я изо дня в день выбрасывала всю поданную мне еду, даже чай потихоньку выливала и, должно быть, знала, почему.

А Марсель умер так.

В один прекрасный день лик города Парижа решено было полностью очистить от клошаров. Служба социального обеспечения, служба сугубо официальная, которая обеспечивает также пристойный вид города, явилась вместе с полицией на улицу Монж, — они хотели всего только вернуть этих старых людей в жизнь, а потому первым делом их вымыть и очистить для этой самой жизни. Марсель встал и пошел с ними, человек он был вполне мирный и даже после нескольких стаканов вина все еще мудрый и нестроптивый. В тот день ему, вероятно, было совершенно безразлично, зачем они приехали, и, возможно, он даже думал, что сможет вернуться на свое удобное место на улице возле вентиляционной шахты метро, откуда идет теплый воздух. Но в общественной бане со множеством душевых Марселя, когда пришла его очередь, тоже поставили под душ, наверняка не слишком горячий, просто Марсель впервые за много лет разделся догола и стал под струю воды. Прежде чем кто-то успел сообразить и броситься к нему на помощь, он упал и сразу умер. Ты понимаешь, что я хочу сказать! Малина смотрит на меня несколько неуверенно, хотя обычно он неуверенным не бывает. Мне надо бы воздержаться и не рассказывать ему эту историю. Но я опять ощущаю не себе этот душ, я знаю, чего нельзя было смывать с Марселя. Когда человек живет в испарениях своего счастья, когда у него остается уже совсем немного слов, только «Да вознаградит вас Бог», «Да воздаст вам Господь», то не надо пытаться его отмыть, пытаться смыть с него то, что для него благо, стараться очистить его для новой жизни, которой нет.

Я: На месте Марселя я бы тоже от первой же струи упала мертвой.

Малина: Так что счастье постоянно было…

Я: Почему ты всегда предвосхищаешь мои мысли? Я ведь сейчас действительно думаю о Марселе, нет, я уже почти никогда о нем не думаю, это только эпизод, я думаю о себе и кое о чем еще. Марсель просто пришел мне на помощь.

Малина: «…прекрасное Завтра Духа, что не придет никогда».

Я: Нечего все время тыкать меня носом в мою школьную тетрадь. Там еще много чего было понаписано, но я сожгла ее в домовой прачечной. Я до сих пор, наверно, покрыта тонким слоем счастья, только бы на меня не хлынула вода и не смыла кое-какой запах, без которого я не могу существовать.

Малина: Давно ли ты так хорошо ладишь с миром, давно ли ты счастлива?

Я: Ты слишком пристально наблюдаешь, и потому не замечаешь ничего.

Малина: Как раз наоборот. Я именно все заметил, но никогда за тобой не наблюдал.

Я: Однако временами я даже позволяла тебе жить, как ты хотел, ни в чем не мешала, это нечто большее, это более достойно, более великодушно.

Малина: Я и это заметил, и когда-нибудь ты узнаешь, хорошо ли было меня забывать и не лучше ли опять обратить на меня внимание. Только у тебя, вероятно, не будет выбора, у тебя и теперь его уже нет.

Я: Чтобы я тебя забыла, — да как бы я могла тебя забыть! Я только пыталась, делала вид, дабы доказать тебе, что обойдусь и без тебя.

Малина находит мое лицемерие недостойным ответа, и он не станет подсчитывать, на сколько дней и ночей я его забыла, но он тоже лицемер, ибо понимает, насколько хуже любого упрека была для меня и порой еще будет его тактичность. Но мы уж как-нибудь придем к согласию, ведь мне необходима моя двойная жизнь, жизнь с Иваном и жизнь в поле Малины, я не могу быть там, где нет Ивана, но точно так же не могу прийти домой, когда там нет Малины.

Иван говорит:

— Да перестань ты об этом!

Я повторяю еще раз:

— Иван, я хотела бы тебе кое-что сказать, не обязательно сегодня, но когда-нибудь я должна тебе сказать.

— У тебя больше нет сигарет?

— Да, это я и хотела тебе сказать, у меня опять кончились мои сигареты.

Иван готов немного поездить со мной по городу и поискать сигареты, а так как их нигде нет, мы останавливаемся у отеля «Империал», и у портье Иван добывает наконец мои любимые сигареты. Я опять в ладу с миром. Даже если любишь мир только по требованию, его все-таки можно любить, и между мной и миром есть человек, который служит трансформатором, однако Иван не должен этого знать, не то он опять начнет бояться, что я его люблю, а раз он дает мне огня и я могу опять курить и ждать, мне незачем говорить: «Ты только не беспокойся, ты нужен мне лишь для того, чтобы дать огня, спасибо за огонь, спасибо за каждую зажженную сигарету, спасибо за поездку по городу, спасибо, что привез меня домой!»

Малина: Ты пойдешь на похороны Хадерера?

Я: Нет, зачем мне ходить на Центральное кладбище и простужаться? Я же могу завтра прочитать в газетах, как это было, что они там говорили, и кроме того, у меня отвращение к похоронам, ведь ныне никто не знает, как надо вести себя в случае смерти человека и как — на кладбище. Не хочу также, чтобы мне то и дело сообщали, что умер Хадерер или кто-нибудь еще. Мне ведь не сообщают то и дело, что кто-то жив. Так или иначе, мне совершенно все равно, любила я раньше кого-то или не любила, а то, что теперь я встречаю, могу встретить только определенных лиц, ибо некоторых уже нет в живых, меня не удивляет, однако по другим причинам. Может быть, ты мне объяснишь, почему я должна быть информирована о том, что господин Хадерер или другая знаменитость, какой-то дирижер или политик, банкир или философ, вчера или сегодня внезапно скончались. Меня это не интересует. Для меня никогда никто не умирает и редко кто живет, разве что на сцене моих мыслей.

Малина: Значит, я для тебя большей частью не живу?

Я: Ты живешь. Даже большей частью живешь, но ведь ты и доказываешь мне, что живешь. А что мне доказывают другие? Решительно ничего.

Малина: «…бархатная чернота бездонного неба».

Я: Это можно бы использовать. Звучит так, словно тот, кто это написал, живет. Вот, наконец-то, сюрприз.

Малина: «Перед глазами стали проплывать немигающие звезды на фоне темно-фиолетового с переходом в бархатную черноту бездонного неба. В некоторых случаях в поле зрения попадали только по две звезды».

Я: О! Как этот автор точен в описаниях.

Малина: «Вид звезд сменялся видом Земли и Солнца. Солнце было очень ярким и представлялось как бы вколоченным в черноту неба» [83] A.A. Леонов, В.И.Лебедев. Восприятие пространства и времени в космосе. М, Наука, 1968. .

Я: Кто этот мистик?

Малина: Алексей Леонов, который на десять минут выходил в открытый космос.

Я: Неплохо. Но вот «бархатная чернота», не знаю, сказала бы я «бархатная» или нет. Что, этот человек еще и поэт?

Малина: Нет, в свободное время он занимается живописью. Долгое время он не мог решить, кем ему стать — художником или космонавтом.