Мишель Фейбер - Книга странных новых вещей

Заметь, христиане тоже способны игнорировать свет Христа. С тех пор как ты уехал, в нашей церкви крутится дурацкая суета — буря в стакане, но огорчающая чрезвычайно. Несколько прихожан, в основном старейшие члены прихода, ворчат, что, мол, делать нам нечего, как только нести Слово Божие «пришельцам». Их главный аргумент, что, дескать, Иисус умер только для людей. Более того, если придавить на этот счет миссис Шенкланд, то она уточнит, что Он умер ради белых англичан из среднего класса, проживающих в «центральных графствах»! Джеф как пастор совсем не плох, но слишком озабочен «дублерством» и хочет популярности. Его проповеди искренни, но никогда не переходят границ, в отличие от твоих. Так что… ропот не смолкает. «Почему не Китай? И здесь миллионы нуждающихся, дорогуша». Мерси, миссис Шенкси, вас забыли спросить.

Что ж, мой милый, мне действительно надо идти и принять душ (если водопровод опять не накрылся) и раздобыть что-нибудь пожевать. Вся моя любимая «успокоительная» еда подозрительно исчезает с полок универсама (даже тех ужасных, но удобных «низкокалорийных» рулетов нет уже неделю!). Что ж, меня вынуждают вооружиться другим десертом, чем-то вроде шоколадного эклера с изюмом из местной пекарни. Может, это даже к лучшему — надо же как-то поддерживать местного производителя.

На этой назидательной ноте твоя жена шлет тебе свое восхищение и обожание.

Питер постарался вызвать в памяти образ миссис Шенкланд. Он определенно встречался и беседовал с ней, как и с каждым прихожанином. Но образ не возникал. Может быть, он знал ее под другим именем. Эдит, Миллисент, Дорис. Наверно, Дорис.

Дорогая Би, — написал он , — давай подготовим миссис Шенкланд для миссии в Китае. Она может обратить тысячу за час парой-тройкой метких слов.

А если серьезно, тут все очень ускорилось, и я, может, не смогу писать тебе какое-то время. Может, даже несколько недель. Перспектива ужасна, но чувствую, что я в руках Божьих, — ирония же в том, что одновременно меня не оставляет подозрение, будто СШИК использует меня для каких-то своих, пока еще неизвестных целей.

Прости мне мою загадочность. Вся эта секретность по поводу Курцберга и их скрытность в отношении коренных жителей в принципе заставляет так думать.

К моему величайшему облегчению, я преодолел сбой биоритмов, или как это можно назвать в данных обстоятельствах. Я уверен, что еще поспать не мешало бы, но не знаю, удастся ли — предстоит семьдесят два часа солнечного сияния, но, по крайней мере, чувство дезориентации исчезло. Моча моя все еще ярко-оранжевого цвета, но вряд ли от обезвоживания; скорее, это связано с самой водой. Чувствую я себя хорошо, отдохнувшим и даже чуточку неугомонным. Вообще-то, энергия так и бьет. Первое, что я собираюсь сделать (когда закончу писать письмо тебе), — соберу вещи и вернусь в поселение (официально называемое Си-два, хотя кое-кто зовет его Город Уродов — очаровательно, а?), чтобы там остаться. Обосноваться, если угодно. Нехорошо было бы нарядиться в некую защитную оболочку и отваживаться лишь на быстрые «привет-пока», пока шофер СШИК ждет неподалеку с заведенным автомобилем. И даже если бы у меня был собственный автомобиль, то можно ли просто навестить их и уехать, когда я буду сыт по горло? Довольно кукситься! Если Господь рассчитывает на меня ради этих людей, то я должен довериться им.

Ладно, может, это и не самое мудрое решение для Павла среди коринфян и ефесян, но я вряд ли могу утверждать, что нахожусь на вражеской территории, да? Пока что я могу пожаловаться только на враждебность со стороны Северина, да и это, скорее, раздражение, накопившееся за время нашего общения (кстати, не видел его с тех пор).

Взволнованный предстоящим, я должен помнить, что я тебе уже описал, а что еще нет. Как жаль, что ты не со мной и не видишь все своими собственными глазами. И не потому, что это избавило бы меня от необходимости описывать (хотя должен отметить, что, как выясняется, по этой части я, безусловно, не силен), но потому, что я по тебе скучаю. Я скучаю по каждому мгновению жизни, увиденному вместе с тобой. Когда тебя нет рядом, я чувствую, что глаза мои — просто фотоаппарат, камера без пленки, регистрирующая окружающее секунда за секундой, позволяя всем изображениям исчезнуть и освобождая место для следующей картинки, не способная ни одну оценить по достоинству.

Если бы я мог послать тебе фотографию или видео! Как быстро мы привыкаем к тому, что для нас изобретают, и хотим БОЛЬШЕГО… Техника, позволяющая слать тебе эти слова через немыслимые расстояния, — на самом деле чудо (святотатственное утверждение??). Я пользовался этим чудом всего несколько раз, а теперь уже думаю: а почему я не могу послать и фотографии?

Питер уставился в экран. Он был жемчужно-серого цвета, а текст висел в плазме, но если он фокусировал взгляд, то мог видеть призрачного себя — взлохмаченные светлые волосы, большие яркие глаза, упрямые скулы. Лицо — и чужое, и знакомое.

Он не часто глядел в зеркало. Обычно дома он действовал по принципу, что после душа, бритья и проведения расческой по волосам (ото лба к затылку, никаких ухищрений) ни одно зеркало не улучшит его отражения. В те годы, когда он не слезал с выпивки и наркотиков, он постоянно смотрел на себя по утрам, оценивая ущерб предыдущей ночи — порезы, царапины, налитые кровью глаза, желтизну кожи, синюшность губ. С тех пор как он завязал, в этом уж точно не было необходимости, ничего ужасного не случится с последней проверки. Он замечал, что волосы отросли, только когда они падали на глаза. И тогда он просил Би подстричь их. Он вспоминал о глубоком шраме на переносице, только когда она нежно гладила его после близости, хмурясь каждый раз, будто впервые заметила эту рану. Форма подбородка становилась реальной, только когда он устраивался в мягкой впадинке ее плеча. Шея материализовывалась только под ее ладонью.

Он так скучал по ней. Господи, как же он скучал по ней!

Погода теперь стоит сухая, — напечатал он. — Мне сказали, что так будет еще десять часов, потом дождь и т. д. Все очень надежно. Солнце очень теплое, но не палящее. Тут водятся насекомые, но они не кусаются. Я только что плотно поел. Тушеную чечевицу и питу. Довольно сытно, но чуть тяжеловато. Пита приготовлена из местных растений. Бобы привозные, я думаю. Потом шоколадный пудинг, но шоколад вряд ли настоящий. Я хотел бы, чтобы ты проинспектировала пудинг, учитывая твой крайне утонченный вкус в этой области! На мой вкус — вполне. Может, шоколад был настоящий, но пудинг приготовили из чего-то еще.

Питер отошел от стола и направился к окну, подставив кожу сверкающему теплому свету. Он заметил, что прямоугольник затененного стекла ничуть не изменился, показывая только кусочек неба, но даже этот ограниченный окном кусочек, залитый неописуемым разнообразием неуловимых оттенков, был слишком велик, чтобы охватить его одним взглядом. Би, получая его послания, тоже будет смотреть на стеклянный прямоугольник. Она не увидит ничего из того, что видит он, даже не увидит его призрачное отражение. Только слова. С каждым неполноценным сообщением его образ становился все туманней и туманней. Она могла лишь воображать его в пустоте со всеми странными подробностями, летающими вокруг подобно космическому мусору — пластиковым контейнером для льда, стаканом с зеленой водой, миской чечевичного рагу.