Мишель Фейбер - Книга странных новых вещей

— Понимаешь, Питер, я удивлен, что ты прошел сшиковский отбор. По-настоящему удивлен, честно говоря. — Он умолк, а Питер терпеливо ждал продолжения. — Если ты посмотришь на ребят, которые тут работают, ты поймешь, что очень многие из нас… э-э… вольные птицы. У нас ни жен, ни мужей. Ни постоянных девушек, ни детей, ни мамочек, каждую минуту проверяющих почтовый ящик. Никаких уз.

— Из-за высокого риска погибнуть по пути сюда?

— Погибнуть? С чего это? У нас был один-единственный несчастный случай за все эти годы, и то не связанный со Скачком, — авария, которая могла произойти с любым коммерческим реактивным самолетом по пути в Лос-Анджелес. Страховые компании называют это «обстоятельствами непреодолимой силы». — Он моргнул, затем вернулся к теме разговора. — Нет, отбор проводится с учетом… здешних условий. Жизни здесь. Что тебе сказать? «Изоляция» — вот самое то слово. Огромный риск для каждого сдвинуться по фазе. Не сойти с ума и превратиться в убийцу-психопата с бензопилой, а просто… свихнуться. Так-то… — Он глубоко и снисходительно вздохнул. — Так что гораздо лучше обзавестись командой, каждый член которой понимает, что такое находиться в постоянном… лимбе. Не иметь никаких других планов… или мест, куда можно было бы уехать, и никого в обозримом пространстве, кому на тебя не начхать. Понимаешь, о чем я говорю? Нужны люди, которые от этого не свихнутся.

— Команда отшельников? Звучит как оксюморон.

— Legion Etrangere — вот что это такое.

— Что?

Тушка подался вперед и снова продолжил тоном рассказчика:

— Французский Иностранный легион, элитный армейский корпус. Они прошли через многие войны в давние времена. Великая команда. Не обязательно было родиться французом, чтобы служить в нем. Ты мог быть родом откуда угодно. Можно было не сообщать своего настоящего имени, не докладывать о своем прошлом, об уголовщине, вообще ни о чем. Так что можешь себе представить, что многие из тех ребят были занозой с большой буквы «З». Они никуда не вписывались. Даже в регулярные войска. Но это не имело значения. Они были легионерами.

Питер обдумывал сказанное Тушкой несколько секунд.

— Вы хотите сказать, что все вы здесь — тоже заноза с большой буквы «З»?

Тушка расхохотался:

— Да мы просто котятки ласковые! Все как один — честные-благородные граждане.

— Во время моего собеседования в СШИК, — вспомнил Питер, — у меня не сложилось впечатления, что я могу о чем-нибудь солгать. Они провели расследование. Мне пришлось пройти медкомиссию, предоставить сертификаты, свидетельства…

— Конечно-конечно, — сказал Тушка, — мы все тут отобраны. Моя аналогия с легионом не в том, что никто не задает никаких вопросов. Вовсе нет. Я имел в виду то, что мы можем выдержать здесь необходимое время. Legio patria nostra — таков девиз легионеров. «Легион — наше отечество».

— И все-таки вы возвращаетесь, — заметил Питер.

— Ну, я же пилот.

— И Би-Джи, и Северин. Они тоже уже пару раз бывали дома.

— Да, но между полетами они провели здесь годы. Годы. Ты видел досье Северина, знаешь, как долго он прожил здесь, каждый день выполняя свою работу, пил зеленую воду, писал оранжевой мочой, спускался в кафешку по вечерам, чтобы съесть адаптированный гриб или еще какую гадость, пролистать старые журнальчики, вроде тех, что валяются в приемной дантиста, ложился в постель ночью и лежал, уставившись в потолок. Вот чем мы тут занимаемся. И мы справляемся с этим. Знаешь, сколько здесь продержались первые работники СШИК? Два первых набора персонала, в самые ранние годы? Три недели в среднем. Это мы говорим об отборных, высоквалифицированных, уравновешенных людях из хороших семей и все такое прочее. Шесть недель максимум. А то и шесть дней. А потом они слетали с катушек, рыдали, умоляли, лезли на стены, и СШИК вынужден был отправить их назад. Домо-о-ой! — протянул Тушка и развел руками, подчеркнув этим высокопарно-саркастическим жестом важность понятия. — Ладно, я знаю, что у СШИК много денег, но не настолько же.

— А Курцберг? — спросил Питер тихо. — А Тартальоне? Они ведь не летали домой?

— Нет, — признал Тушка. — Они прижились, стали местными.

— Но разве это не просто иной способ адаптации?

— Это у тебя надо спросить, — сказал Тушка лукаво. — Ты только что вернулся из Города Уродов, а теперь снова туда уезжаешь. Что за спешка? Ты нас больше не любишь?

— Нет, я вас люблю, — ответил Питер, пытаясь говорить легким, добродушным тоном, одновременно убеждающим, что он и вправду всех здесь любит. — Но меня сюда доставили не для… э-э… СШИК дал мне ясно понять, что я не… — Он запнулся в смятении.

Тон его был ни шутливым, ни доверительным. Он словно оборонялся.

— Мы — не твоя работа, — подытожил Тушка. — Я знаю.

Боковым зрением Питер заметил, что в кафетерий вошла Грейнджер, она была готова везти его в поселок.

— Мне вы не безразличны. — Он подавлял в себе желание напомнить Тушке о похоронах Северина, о том, как он, Питер, за короткое время постарался сделать нечто очень важное. — Если вы… если любой из вас обратится ко мне, я буду в вашем распоряжении.

— Конечно будешь. — Пилот поежился.

Он снова откинулся в кресле и, заметив приближающуюся Грейнджер, небрежно салютовал ей.

— Карета подана, — объявила Грейнджер.

Вместо того чтобы выйти наружу прямо из кафетерия и обойти здание кругом до стоянки, Грейнджер провела Питера через лабиринт внутренних коридоров, оттягивая время, когда им придется выбираться на спертый, душный воздух. Путь их пролегал мимо аптеки — вотчины Грейнджер. Двери аптеки были закрыты, и Питер прошел бы мимо и не заметил бы ее, если бы не ярко-зеленый пластиковый крест, украшавший в общем невзрачную дверь. Он притормозил, чтобы приглядеться, и Грейнджер задержалась тоже.

— Змей Эпидаврский, — пробормотал он, удивленный тем, что кто бы ни сделал этот крест, он не поленился украсить его серебряной металлической каймой и древним символом — змеей, обвивающей чашу.

— Что?

— Он символизирует мудрость. Бессмертие. Исцеление.

— И аптеку, — прибавила она.

Ему было интересно, заперта ли эта дверь.

— А что, если кто-то хватится вас, пока вы будете в отъезде?

— Вряд ли, — усомнилась она.

— СШИК не перегружает вас?

— У меня много работы, помимо лекарств. Я анализирую еду, чтобы мы тут друг друга не отравили. Провожу исследования. Я делаю свое дело.

Он не собирался заставлять ее оправдываться, ему просто было любопытно, заперта ли дверь. В свое время он ограбил довольно много аптек и никак не мог поверить, что лакомое аптечное хранилище не станет искушением хотя бы для одного человека здесь.

— Она заперта?

— Конечно заперта.

— Единственная запертая дверь во всем здании?