Мишель Фейбер - Книга странных новых вещей

Питер взошел на кафедру и положил кончики пальцев на гладкую поверхность цвета жженого сахара, где он потом сможет разложить свои записи. Кафедра была чуть низковата, словно оазианцы делали ее для самого высокого существа, какого только могли вообразить, но в отсутствие Питера все равно недооценили его рост. За ее основу взяли помпезные резные кафедры древних европейских храмов, где массивная Библия в кожаном переплете покоилась на распростертых крыльях дубового орла.

Кстати говоря, у оазианцев была фотография именно такой кафедры, подаренная Курцбергом. Это была страница, вырванная из какого-то старого журнала. Они с гордостью демонстрировали ее Питеру. Питер пытался внушить им, что вероисповедание — это сокровенное общение между верующим и Богом, лишенное всякой помпезности, и что церковная утварь должна отражать местную культуру верующих, но это была не самая легкая задача для того, кто окружен толпой прихожан с зародышеобразными лицами, восхищенно лепечущей над картинкой из воскресного приложения, как будто это священная реликвия.

В любом случае его кафедра не повторяла в точности затейливое оперение орла на фото. Ее покатая поверхность, исписанная произвольно выбранными из алфавита буквами, могла с тем же успехом изображать крылья самолета.

— τебе нравиτςя? — Этот мягкий голос он узнал сразу.

Любительница Иисуса-Пять. Он оставил двери церкви открытыми, и она вошла, как обычно одетая в свою канареечно-желтую рясу.

— Она прекрасна! — ответил он. — Какой замечательный прием.

— Боже благоςлови наше единение, оτеζ Пиτер.

Он посмотрел в дверной проем позади ее скромной фигурки. Десятки оазианцев шли через кустарник, но все они были еще далеко. Любительница-Пять прибежала первой. Торопливость, несвойственная ее народу. И ничего, даже вроде бы не очень устала.

— Я рад вас видеть, — сказал Питер. — С тех пор как я уехал, я мечтал вернуться.

— Боже благослови наше единение, оτеζ Пиτер.

На плече у нее висел мешочек из сетки, а внутри его прятался какой-то пушистый желтый ком — такого же насыщенного оттенка, как и ее одеяние. Он подумал, что это шаль, наверное, но она вытащила ком и показала ему. Это была пара башмаков.

— Для τебя, — сказала она.

Смущенно улыбаясь, он принял подарок из ее затянутых в перчатки рук. В отличие от крохотных ботиночек, подаренных ему по приезде, эти казались ему совершенно впору. Он сбросил сандалии, подошвы которых внутри смялись и почернели от постоянного ношения, и просунул ноги в башмаки. Они сели превосходно.

Питер засмеялся. Ярко-желтые башмаки и длиннополое исламское одеяние, напоминающее платье! Будь у него хоть малейшее желание косить под мачо, такая комбинация положила бы конец подобным амбициям. Он приподнял сначала одну ногу, потом другую, демонстрируя Любительнице-Пять, как восхитительна ее работа. В свое первое пребывание здесь он видел, как оазианцы шьют одежду, и знал, как много труда должна была его прихожанка вложить в эту обувь и какой предельной сосредоточенности потребовала от нее работа. Оазианцы держали иголки с такой же осторожностью и почтением, с какой люди, наверное, относятся к бензопилам или паяльным лампам. Каждый стежок обставлялся таким громоздким ритуалом, что смотреть на это было невыносимо.

— Отличные башмаки, — сказал он. — Спасибо вам огромное!

— Для τебя, — повторила она снова.

Они стояли рядом у открытой двери, наблюдая, как остальные Любители Иисуса приближаются к ним.

— Как ваш брат, Любитель Иисуса-Пять? — спросил Питер.

— В земле.

— Я имел в виду другого, — сказал Питер, — того, который печалил вас, потому что не любил Иисуса.

— В земле, — повторила она. Потом любезно пояснила: — τоже.

— Он умер? На прошлой неделе?

— На прошлой неделе, — подтвердила она. — Да.

Питер уставился на расщелину, затененную капюшоном, сожалея, что не может распознать, какие эмоции прячет затрудненная речь. Пока что его опыт заставлял сомневаться в том, что оазианцы выражают эмоции теми шорохами, бульканьем или чавканьем, которые они издают, когда не напрягаются, пытаясь имитировать инопланетный язык.

— От чего он умер? Что произошло?

Любительница-Пять небрежно погладила себя по рукам, по груди и диафрагме, обозначая все тело.

— Внуτри его много вещей пошли плохо. Чиςτые вещи ςτали грязными. ςильные ςτали ςлабыми. Полные ςτали пуςτыми. Закрыτые оτкрылиςь. Оτкрыτые закрылиςь. ςухие ςτали полными воды. И еще много вещей. У меня неτ ςлов для вςех вещей.

— Мне очень жаль это слышать.

Голова ее поникла, — видимо, это был жест скорби.

— Долгое время уже мой браτ болел. Жизнь оςτавалаςь в нем, но ς планом покинуτь. Я каждый день прийτи к моему браτу и его жизнь говориτь ςо мной, когда он заςыпал, говориτь, я здеςь еще один день, но я не оςτануςь здеςь другой день больше, мне неприюτно в эτом τеле. Пока жизнь оςτаваτьςя в моем браτе, печаль оςτаваτьςя во мне. τеперь он в земле, и моя печаль в земле. Боже благоςлови наше единение, оτеζ Пиτер. ςегодня будеτ воςкреςение.

Питер кивнул, хотя, по правде говоря, он не знал, воскресенье ли сегодня. Он потерял привычный счет дням. Но это не важно. Он и оазианцы были готовы к службе. Не было никаких сомнений в том, что имела в виду Любительница-Пять, упомянув воскресенье. И она была права.

— У меня тоже есть кое-что для вас, — сказал Питер, шагнув туда, где оставил рюкзак.

Голова ее качнулась вниз-вверх, следуя за движениями его рук, пока он вытаскивал изготовленные им брошюры.

— Библия, — сказал он. — Или вступление к Библии, все равно. Для вас, чтобы читать.

Ему удалось изложить двадцать страниц Писания таким английским, на котором оазианцы могли бы говорить с минимальными трудностями; он напечатал текст в две колонки, как в Библии короля Якова, на десяти листах, сложенных вдвое и соединенных скрепками посредине.

Не самый красивый образчик переплетного дела со времен Гутенберга, однако лучший, какой он мог соорудить, пользуясь средствами, которые оказались под рукой на базе СШИК. На титульном листе каждой брошюры он от руки нарисовал крест и выделил его золотистым флуоресцентным маркером.

— Книга ςτранных Новых Вещей! — подтвердила Любитель Иисуса-Пять, и тут ее новообращенные сограждане начали заполнять церковь.

Медленно шествуя в своих пухлых башмаках, они почти беззвучно касались ногами мягкой земли, но Любительница-Пять услышала их приближение и повернулась, чтобы поздороваться с ними.

— Книга ςτранных Новых Вещей! — повторила она, указывая на брошюрки, которые Питер выкладывал стопкой на кафедру. — Для наς, чтобы чиτаτь.

Среди новоприбывших послышалось бормотание и вздохи. К стыду своему, Питер узнавал каждого прихожанина только по цвету его балахона и очень надеялся, что их «цветовой код» не изменился за прошедшую неделю. Он тренировался различать коричневый, бронзовый, рыжий и медный, алый, малиновый и коралловый хотя бы мысленно. Каждый оттенок он связывал с беседой, состоявшейся у него с этим прихожанином, какой бы краткой и сбивчивой та ни была.