Мишель Фейбер - Книга странных новых вещей

Он подумал еще немного.

Я счастлив, что рука у тебя заживает. Тебе она нужна не только для работы! Я хотел бы почувствовать ее на своей пояснице. Рука твоя теплая и всегда сухая. Я говорю это не в негативном смысле. Только то, что она никогда не холодна, а всегда нежна и суха, как кожа тончайшей выделки. Словно невероятно дорогая перчатка без единого шва. Ну вот, это звучит ужасно. У меня нет будущего в качестве метафизического поэта, поющего любовь, не так ли? Мне жаль Джошуа. Бедняга, что же он чувствует? Все, на что мы можем надеяться, — это на то, что кошка — существо привычки, а привычки иногда меняются. Помнишь, у Джошуа была эта фаза, когда он атаковал и жевал твои форменные тапочки, а потом переключился на что-то другое? И помнишь, когда у нас был бедный дряхлый Тит, мы подумывали отдать его обратно в приют для животных, потому что он взял за моду постоянно завывать всю ночь, доводя нас до полного изнеможения? И в один прекрасный день он перестал выть. Так что давай не отчаиваться насчет Джошуа. Разбитое окно и ветер явно напугали его, но теперь в доме снова тепло и тихо. И я не думаю, что ты должна сидеть в состоянии нервного оцепенения, когда он лежит на коленях, и бояться, что он спрыгнет, если ты пошевелишься. Просто наслаждайся его присутствием. А если тебе надо пойти в туалет или принести что-нибудь из другой комнаты, просто скажи ему ласково, что тебе необходимо встать, и опусти его быстро, но плавно на пол. Погладь по голове раз или два и уходи. Учи его понимать, что перерыв временный и это не конец света.

Моя роль настоятеля на базе СШИК крайне ограниченна. Я провел похороны, как ты знаешь, а потом у меня были добрые беседы с теми, кто захотел задержаться, особенно с женщиной по имени Манили, сказавшей, что она почувствовала присутствие Господа и склонна сохранить это чувство.

Но я ее больше не видел с тех пор, если не считать встречи в коридоре, когда я шел из кафетерия и она сказала «Привет» ничем не обязывающим тоном: мол, рада вас видеть, но не останавливайте меня, я занята. Здесь все заняты. Не так чтоб ужасно, просто делают свою работу. Они не настолько сдержанны, как оазианцы, но определенно нервничают меньше, чем ты можешь ожидать.

Фактически должен сказать, что персонал СШИК пребывает в удивительно уравновешенном и доброжелательном, толерантном состоянии духа. Они почти не ругаются, если вообще ругаются. Немного подтрунивания и незначительной грызни иногда, как можно было бы ожидать, когда куча совершенно разных людей стараются ужиться. Насколько понимаю, а понял я только сейчас, говоря с тобой, тут нет никакой полиции. И странно то, что это не кажется странным. Всю мою жизнь, когда я был на улице, или работал, или в школе, я всегда моментально чувствовал, как СИЛЬНО люди обижают друг друга. Каждый всегда находится на пределе терпения, на грани потери хладнокровия. Ты чувствуешь потенциал для жестокости. Так что концепция полиции кажется логичной и необходимой. Но в контексте места, где все взрослые и заняты своими задачами, откуда взяться куче парней, болтающихся вокруг без дела? Это же абсурд.

Конечно, часть заслуг надо отдать сухому закону. Теоретически алкоголь здесь доступен, но стоит нереальные деньги, приличный кусок недельной зарплаты работника СШИК, да никто его и не покупает. Они от случая к случаю шутят по поводу намерения купить выпивку, они подтрунивают друг над другом, что могли бы напиться, как шутят о сношениях с женщинами или мужчинами, которых нет и в помине. Но когда доходит до дела, то оказывается, что алкоголь никому не нужен. Кое-кто намекал и на наркотики тоже. Но я понял, что это всего лишь треп или, может, отсылка к прошлому. Я унюхаю наркотики за милю (фигурально выражаясь) и могу поспорить — их тут нет. Не то чтобы персонал СШИК обуян культуризмом или все повелись на здоровье — тут довольно пестрый мешок человеческих образчиков, кое-кто на грани ожирения, кое-кто довольно приземист. И немало тех, кто раньше имел привычку истязать себя. Но для всех это уже пройденный этап (как с Джошуа будет скоро, дай Бог!).

Что еще ты говорила? О да, азартные игры. Этому тоже никаких свидетельств. Я спрашивал многих, как они проводят досуг. «Мы работаем», — отвечали все. И когда я уточнял: «Что вы делаете, когда не работаете?» — они называли спокойные безвредные занятия: они читают книги по специальности, листают старые журналы, идут в спортзал, плавают, играют в карты (не на деньги), стирают, вяжут забавные накидки на подушки, прохлаждаются в кафетерии и болтают о работе с коллегами. Я как-то стал свидетелем одной из поразительнейших дискуссий. Иссиня-черный нигериец и бледный швед-блондин сидели плечом к плечу, пили кофе и битый час, не умолкая, обсуждали какую-то термодинамику на языке, из которого я понимал только три слова из десяти. (В основном «и», «если» и «итак»!) В конце разговора швед сказал: «Выходит, моя идея приказала долго жить, да?» — а собеседник пожал плечами и наградил его широкой ухмылкой. Так мы и развлекаемся по вторникам! (Я назвал вторник в качестве фигуры речи, конечно. Совершенно не помню уже, какой это был день.)

О, а вот другой пример досуга. Несколько человек поют в хоре — «песенном клубе», как они его называют. Простые, популярные старые песни. (Без Фрэнка Синатры, уверяла меня одна дама, уговаривая присоединиться, и ничего унылого или трудного.) Я не нашел никаких свидетельств, что кто-то пишет, рисует или лепит. Они средние, непримечательные люди, далекие от искусства. Ладно, когда я говорю «средние», это не значит, что средние по интеллекту, потому что все они, очевидно, крайне образованны и умны. Я хочу сказать, что их интересуют только практические проблемы.

Что касается сексуальных домогательств

В дверь постучали, Он сохранил то, что написал, и пошел встречать визитера. Это была Грейнджер. Глаза ее покраснели и опухли от слез, а он в своем балахоне, свитере и носках выглядел недостаточно комично, чтобы заставить ее улыбнуться. У нее был вид человека, который отчаянно нуждается в том, чтобы его обняли.

— Мне надо поговорить с вами, — сказала она.

На кровати у Питера лежал ворох каких-то вещей — чего именно, Грейнджер не удалось определить. Во всяком случае, ей стоило большого труда представить, что это барахло здесь делает.

— Давайте-ка, я вам подскажу, — улыбнулся Питер. — Это клубки шерсти.

Она ничего не ответила, даже не промычала свое обычное «угу», просто застыла, уставившись на кровать. В комнате у Питера было только три места, куда можно было усадить гостью, — два стула и кровать. Один стул стоял у Луча, на экране которого висело личное письмо Питера к жене, другой оккупировала большая кипа бумаг, а кровать была усыпана клубочками разноцветной пряжи. Фиолетовый, желтый, светло-голубой, алый, серый, ярко-зеленый и много других. Из каждого клубка торчала швейная игла, за которой тянулся пушистый хвост нитки.