Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03

Перепью сотню хамов я (но до Ноя не допил),
Я в углу обезьянника, арестован и гол,
Я язык мой из уст моих изблюю, ибо тёпел —
И претят междометия, и неведом глагол.

Вышли и мы из народа по пояс,
Авторы формул и саг,
Время направило наш бронепоезд
В реку по имени Факт.

Люди волнуются, рвут эполеты,
Камни летают вдогон.
Мы отказались платить за билеты,
Заняли лучший вагон.

Мы превратили в шампанское воду,
Манкой покрыли пески.
Люди сопят и друг друга в проходах
Пальцами рвут на куски.

«Кажется, мимо, — шепнул я на ухо. —
Это не тот адресат.
Сколько мы шли от порнухи к чернухе,
Эй, поворачивай взад!

Там нас спасёт вековая природа
Похоти и красоты,
Щедрые капли солёного мёда,
Песни сирены и ты».

«Все их глаза на полу в общей луже, —
Слышу я шёпот в ответ. —
Это одно, а второе, что хуже, —
Нас с тобой, в сущности, нет».

Простыми русскими словами
Достать немногого дано:
Какой-то дождь в оконной раме,
Позавчерашнее вино.

Вино — и пыльный подоконник,
И так столетья протекли.
Внизу сидят седые кони
И хмуро лижут соль земли.

Прими, тоска российских песен,
Мой щедрый дар в твой пыльный склеп!
Мне говорят, что это плесень, —
Спасибо, я и сам не слеп.

Открыть окно навстречу ветру?
Но я постиг за много лет,
Что в этих душных кубометрах —
Последний воздух на земле.

Отчего говорим: родная земля?
Что назвать в этой жизни родным?
Обтрепались до ниток «родные поля»
И отечества холоден дым.

Но рука моя — в тёплой её пыли,
Кровь — от крови её дождей.
Плоть — от плоти чёрной, как смерть, земли,
Как её не назвать своей?

В моих венах медленный пульс её рек,
И когда их скуёт мороз,
Мои кости отбелит последний снег
Белизною её берёз.

Эту чёрную, ветром изрытую персть
Я люблю не за и не для —
Как не любят себя. Она просто есть:
Моё тело — моя земля.

Жизнь прожить — не поле перейти.
Вязнут ноги в раскисшей густой земле.
Там, у горизонта, обмякший сырой лесок,
А за ним опять без счёту — поля, поля.
Тяжело, и сам не знаешь куда брести.
Только дождик шагает в ногу и месит грязь.

Обними меня, чёрная от непогод земля!
Дай мне спрятать лицо на холодной твоей груди.
Мне, сквозь мутный простор, ещё далеко брести.
И бесследно сгинуть в размокших пустых полях.

Сквозь тёмное окно в пустынной вышине
Желтеет месяц сумрачно и строго.
Чуть светится покатая дорога.
Косые тени дремлют на стене…
У подостывшей дряхлой печки стоя,
Назад подавшись, чувствую спиною
Камней белёных робкое тепло, —
Как старческую бережную ласку.
Там, за трубой, грибов сушёных связку
И зеркальца потухшее стекло
Старушка-печь хранит который год.
А тьма всё гуще. Скоро ли восход?
Вот, крадучись, усатый мышелов
Неслышно пробирается к сараю.
Прислушавшись к окрепнувшему лаю,
Спешит скользнуть под прочный низкий кров.
Вдруг — треснуло над самой головой.
Наверно, спать улёгся домовой.
На полочке всё тикают часы,
Отсчитывая медленно мгновенья.
За окнами — лишь лунное свеченье
Порой играет в капельках росы.
На поле дня уж клонятся весы,
Но спящий мир всё медлит с пробужденьем.

Медлительна осенняя заря.
Неспешна ночь в начале сентября.

Январский день высок, как Божий храм.
В узорных окнах — солнечная вьюга,
Вздымается торжественная фуга
К слепяще-ярким облачным горам.

Открыта степь набегам и ветрам,
Ползёт позёмка в балки и яруги,
Вытёсывает ломкие заструги,
Сувои наметает по буграм.

Трепещет солнце венчиком алтея,
Но через час уж вихревые змеи
В морозной мгле, сплетаяся, гудят.

И чудится порой, что в свете целом,
Куда ни кинь тревожно-чуткий взгляд —
Снега, снега, два цвета — синий с белым.

Хорошо золотому лучу
трепетать на ресницах заката.
Я тебя никогда не прощу,
потому что сама виновата.

На дороге, как белая мышь,
островок прошлогоднего снега.
Ты меня никогда не простишь,
это альфа, и это омега.

Тонок хруст запоздалого льда,
И почти неизбежна расплата.
Пусть растает моё «никогда»
ностальгическим словом «когда-то».

Я знаю, что счастья не стою,
Но всё же молю поутру:
— Пусть вспыхнет иссохшей листвою,
Растает, как дым на ветру.

Захлопнется эта страница,
пройдёт и восторг, и испуг.
Пусть плачет, как синяя птица,
зимой улетая на юг.

Пусть станет немой и глухою,
в стихах обретая покой,
словесной шуршит шелухою
под чьей-то тяжёлой ногой.

И пусть, не дожив до рассвета,
потушит костёр, как вода,
и пьяной слезою поэта
сбежит по щеке в никуда.

Виновник стольких зол и бед,
ты мог бы утонуть в упрёках.
За всё спасибо, знаю — нет
твоей вины в твоих пороках.

Ведь не виновны град и снег,
в апреле зелень убивая.
Ты просто пошлый человек.
(Я? После этих слов? Живая?)

Как я могла забыть, что ты
всегда ведёшь игру без правил?
Меня за детские мечты
каким бы словом ты ударил?

За страх не встретиться в пути?
За боль, что стала нестерпимой?
За всё спасибо, мой… прости,
чуть не сказала: мой любимый.

Закружилась я в вальсе старинном,
он играется очень легко.
В белом платье, нелепом и длинном,
и в изысканно-сером манто.

И оркестр играет умело
и плетёт свой узор не спеша,
и давно отдохнуло бы тело,
но уносится в небо душа.

Я забыла, что есть и что было,
и движенья так странно легки,
что мешаются сумерки мира
с чьим-то лёгким пожатьем руки.