Николь Бернье - Незавершенное дело Элизабет Д.

Кейт подошла к пятой лунке, остановилась у колышка и ударила по своему желтому мячу. Он полетел как-то лениво и, казалось, едва ли достигнет моста, но потом набрал силу, а упав, прокатился по искусственной траве, остановился на мгновение у самой лунки и – тут где-то в Перу взмахнула крылышками бабочка – скатился в ямку.

– Ух ты! Видела? – выдохнул Джеймс. – Вот чудеса! Одним ударом! Такого у мамы никогда не бывает!

Кейт вскинула руки, как делают на ринге боксеры, и совершила победный обход лунки.

– Хороший удар, мамочка! – воскликнула Пайпер, крепко обнимая ее за талию.

Впервые увидев все оставшиеся на теле Элизабет синяки, Кейт буквально онемела и не нашлась что сказать. Элизабет вообще не распространялась о случившемся – « повезло, все вполне заменимое», – и никто в группе к ней с этим не приставал. Если же кто-то и спрашивал, она твердо отвечала, что все в порядке. И ей все верили. На протяжении нескольких дней Кейт присматривала за Джоной и кормила его, но не расспрашивала подругу о главном. « Было ли тебе страшно? Как нам помочь тебе? » Кейт не хотела совать нос, хотя вернее было бы сказать, что не хотела слушать. Она предпочитала словам дела и знала, что это помогает.

Но однажды, увидев рубцы под рубашкой Элизабет, Кейт неожиданно для самой себя потянулась к подруге, предлагая то физическое утешение, которое так легко и естественно давалось другим. Они сидели в комнате, и Кейт обняла ее за плечи. Элизабет как будто напряглась, потом расслабилась, словно в ней распустились какие-то тугие узлы. Мерно шумел вентилятор. Мальчишки сонно переворачивали страницы книг. Через пару секунд, посчитав, что этого времени вполне достаточно для выражения сочувствия, Кейт отстранилась.

Дети улеглись и скоро уснули. В бунгало стало тихо, и только волны мягко накатывали на берег у границ участка. Кейт устроилась в шезлонге и взяла лежавший на полу дневник. Впервые за все время, что они были здесь, она пожалела, что не захватила одеяло. А еще – чего раньше никогда не случалось с ней на острове – пожалела, что осталась в доме одна с детьми. Она спустилась вниз и заперла дверь; ничего подобного ей и в голову раньше не приходило.

После того случая с грабителями Мартины переехали. Новый дом нашли в том же районе, через несколько улиц от старого места, но для Элизабет переезд символизировал полный разрыв со всем прежним, со злостью, страхом и чувством вины.

«Дейв не выказал сожаления даже тогда, когда АПИГ подвела итоги сезона и стало ясно, что прошедший год стал бы рекордным, если бы он прошел тур до конца. Он говорит, что ему нравится нынешняя работа. Должна признаться, я понятия не имею о том, что творится в укромных уголках его мозга, но и он в таком же положении. Интересно, у других все то же самое? Мы во многом схожи, но в целом пребываем в неведении».

Следующая беременность протекала неровно. Как и в предыдущем случае, она не знала пол ребенка до полного истечения срока в конце февраля.

3 марта 1998 года

Это девочка. Восемь фунтов и три унции – на целый фунт тяжелее Джоны, – с темными, как у Дейва, волосиками, пружинистыми колечками прилегающими к головке. Люди всегда удивляются – какие ж они крохотные. А меня изумляет другое: как такое большое и энергичное помещается внутри.

Все месяцы этой беременности мне постоянно снилась сестра. Сон был тот же, что и раньше: она выходит из зоомагазина с пакетиком золотых рыбок и уезжает первой, мои пакетики летят на землю, рыбки шлепаются, умирают и растворяются в воздухе. Но она только жмет на педали и даже не оглядывается, и мне никак за ней не угнаться. Меня несла волна гормонов и отчаяния. Я лежала на больничной койке; мы с Дейвом обсуждали имена, и когда стало ясно, что на Анну он никогда не согласится, я просто рассыпалась. Анна ехала за мной на велосипеде, как и полагается ребенку в небольшом городке, где нет практически никакого движения. Ей было восемь, она была сообразительная и упорная. Мне уже исполнилось двенадцать, и я хотела, чтобы меня оставили в покое. Я рассказала Дейву, как удирала от сестры, как хотела поскорее от нее оторваться, как виляла из стороны в сторону, чтобы затруднить ей преследование. Он принялся уверять, что я не сделала ничего плохого. Но я умолчала о том, как свернула в переулок, спряталась там и увидела промчавшийся мимо грузовик. Умолчала о том, что Анна позвала меня, но не успела даже договорить мое имя. Ее последние слова оборвались, как оборвалась вся ее жизнь, а без нее у нас так ничего и не наладилось.

Кейт сдержала рванувшийся из горла звук, прижав к губам ладонь, и покачала головой. Как ужасно. Как немыслимо ужасно. И с этой ужасной памятью, с этим темным, глубоко спрятанным секретом, Элизабет жила столько лет.

«Я рассказала Дейву все, и он посмотрел на меня растерянно. Почему я ничего не говорила раньше? Как могло случиться, что он даже не знал, что у его жены была сестра?

Что ответить? Логики в этом нет, но и назвать это верхом нелогичности тоже нельзя. Он так и не подвернулся, тот момент, когда я смогла бы поведать о самом страшном своем поступке. Дейв был, конечно, добрым и заботливым, но я не чувствовала, что, открыв ему свою темную тайну, испытаю облегчение. Я не могла разделить с ним самое худшее, постоянную пустоту от отсутствия той, кем она могла бы стать, того единственного человека, с которым я могла бы по-настоящему обо всем поговорить, и бремя стыда, рожденного пониманием, что она могла бы вырасти, завести детей, и у нее это получилось бы лучше, чем у меня. «Господи, Элизабет», – сказал бы он тем голосом, который остался у меня в ушах после выкидыша. В конце концов я каждый раз возвращаюсь к одному и тому же выводу: доверительность ничего не дает. Другой, кем бы он ни был, не в состоянии предложить тебе ничего полезного, и обычно потом ты чувствуешь себя нисколько не лучше, а иногда даже хуже.

Анна Дэниелла Мартин лежит рядом со мной на кровати, свернувшись между моей левой рукой и бедром, крохотный человечек и уже во всех отношениях девочка: длинные ресницы, пухлый ротик – слава богу, губки ей достались полные, от Дейва, а не узкие, от меня.

Вообще-то я думала, что будет еще один мальчик. Я не склонна к мечтаниям, но и у меня голова идет кругом. Столько возможностей, столько вариантов, этих «дочки-матери», которым я всегда завидовала. Прямо сейчас напишу кровью: она – они – всегда будут окружены любовью, а дом будет уголком счастья и уюта».

Кейт отложила дневник, спустилась вниз, вышла из дому и остановилась на лужайке. Свет на крылечке еще не включили, и ее окружала тьма. Она посмотрела в ясное ночное небо – звезды напоминали светодиоды, подвешенные к невидимой ячеистой сети. Думала ли Элизабет о сестре, глядя в ночное небо? Верила ли она в Бога?