Карен Перри - Невинный сон

Мы вернулись на кухню, и я заглянула в духовку.

– Как вкусно пахнет, – заметила мать.

Я жарила в духовке картофель с пастернаком, кабачками, луком-шалотом и чесноком. Аромат этой компании разносился по всей кухне.

– Ты отлично готовишь, – сказала мать, – стоит тебе только захотеть.

– Спасибо за комплимент, мамочка.

– Кстати, это касается не только готовки. Ты такая умная и такая талантливая.

Я посмотрела на мать: в ее взгляде сквозило сожа-ление.

– Мам, перестань.

– Перестань что? – спросила она и улыбнулась. – Сегодня Рождество. Давай-ка выпьем. Где у вас штопор?

Пока она открывала бутылку вина, я пошла в столовую за бокалами. Она налила два бокала, а когда я спросила, не позвать ли отца и Гарри, она отмахнулась.

– Они сами о себе позаботятся. Пусть делают что хотят. Давай побудем вдвоем и насладимся компанией друг друга. За хорошее настроение, доченька!

– За хорошее настроение!

Мы чокнулись, и я подождала, пока она допьет вино. А когда она поставила бокалы на кухонный столик, я ей все и выложила.

– Мам, я беременна.

Она изумленно уставилась на меня, прижала руку к груди, и из нее вырвалось нечто среднее между вздохом и рыданием. А потом, не говоря ни слова, она подошла ко мне и обняла меня, и я почувствовала силу и страстность ее объятия. Мы отстранились друг от друга, и я увидела в ее глазах слезы. Она покачала головой и сказала:

– Это замечательно. Радость моя, это замечательно.

И вдруг мать зарыдала. Я изумленно увидела, как она, прикрыв трясущимися руками лицо, яростно трясет головой, а по щекам у нее растекается тушь с ресниц.

– На, возьми, – сказала я и протянула ей кусок бумажного полотенца.

Мать вытирала с лица тушь и пыталась прийти в себя, а я поглаживала ее по спине.

– Ты в порядке? – спросила я.

– Он был чудным ребенком. Диллон, – все еще тряся головой, проговорила она. – Ты же знаешь, я очень его любила. Я его обожала.

– Знаю, мама.

– Я каждый раз сомневаюсь: заговорить о нем при тебе или нет? Мне так не хочется тебя расстраивать. Но что есть, то есть… Я безумно по нему скучаю.

Она произнесла это страстно и снова расплакалась. Я почувствовала, что во мне тоже все заклокотало, но я изо всех сил сдерживала свои чувства.

– Я знаю, мама, тебе было нелегко.

– Радость моя, – сказала мать, повернулась ко мне, взяла мое лицо в ладони и улыбнулась мне сквозь слезы. – Еще один ребенок. Ты не представляешь, что это для меня значит. Даже не представляешь.

Открылась дверь, и в комнату вошел Гарри, а за ним отец. Они на ходу продолжали беседовать, но, заметив нас и увидев на лице матери слезы, оба замерли.

– Джим! – воскликнула мать. Отец уже шагал к ней, озабоченный и растерянный. – Замечательная новость.

Она рассказала ему, и отец тут же обнял меня, а в минуту нашего объятия я почувствовала, как его тело сотрясается от каких-то глубоко запрятанных чувств. Потом он отстранился, посмотрел на меня и одобрительно кивнул.

А позади него мать обнимала Гарри, смеялась, вытирала слезы. Она потянулась за своим бокалом вина и на полпути остановилась.

– Вино? Какое вино? Мы должны пить шампанское! У нас праздник!

Отец словно вдруг очнулся, и оба они принялись искать бокалы для шампанского и снимать серебристую обертку с «Вдовы Клико». Оба они веселились с каким-то детским упоением.

Мы с Гарри переглянулись. Я улыбнулась ему, и мой взгляд говорил: «Ну, не чудесно ли это? Видишь, какую радость уже приносит этот ребенок? Как он врачует раны?»

Лицо Гарри было неподвижно и непроницаемо. Отец протянул ему бокал шампанского, и Гарри отвернулся.

Обед получился роскошный. Я бы даже сказала – чересчур роскошный. Свечи и льняные салфетки, букеты цветов и белая фарфоровая посуда; серебряные приборы и белая накрахмаленная скатерть, а из стереопроигрывателя доносились негромкие звуки рояля – Билл Эванс. Обед начался с копченого лосося, за ним последовал паштет, а потом, чтобы перебить вкус прежней еды, лимонный шербет. Беседа за столом была живой и беспечной. Сначала поговорили о моей беременности: мы с Гарри рассказали родителям кое-какие подробности. Потом разговор перешел на более серьезные темы: положение в экономике, когда развалится наше правительство, и за кого мы будем голосовать на следующих выборах. Нас было всего лишь четверо, но шума от нас было по крайней мере как от восьми, и, несмотря на тему разговора, беседа была оживленной и приподнятой.

На кухне Гарри разрезал гуся, а я перекладывала печеные овощи в салатницы.

– Все идет хорошо, – сказала я Гарри.

Поглощенный своим делом, он только что-то пробурчал себе под нос.

– Ты в порядке?

– Я?

– Да, ты. Когда я им рассказала о ребенке, ты как-то притих.

– Ну да. Я не думал, что мы уже начали посвящать всех в это событие. Только и всего.

– Гарри, они не «все», они мои родители.

– Я знаю. Я просто подумал, что мы должны были обсудить это заранее.

– Но ты на меня не сердишься?

Гарри положил на стол нож и поцеловал меня.

– Конечно, не сержусь.

– Это хорошо. Ты видел, как они восприняли эту новость? Видел, как они обрадовались?

Гарри улыбнулся:

– Видел.

Он повернулся к столу, взял нож и снова принялся за гуся, а я понесла овощи в столовую.

Едва мы подали торт, пропитанный амаретто, как у Гарри зазвонил телефон. Телефон лежал на каминной полке, и как только Гарри взял его в руки и посмотрел, кто звонит, выражение его лица переменилось. Он тут же встал и, извинившись, собрался уходить.

– Гарри, – тихо сказала я. – Сегодня Рождество. Какое-то чрезвычайно срочное дело?

– Я через минуту вернусь. – Проходя мимо меня, он легонько сжал мне плечо. – Обещаю.

Он вышел из комнаты, а мы продолжили беседу; мать перевела разговор на моего брата Марка и его новую подружку Суки, и мы стали гадать, долго ли продлятся их отношения. При этом я все время прислушивалась к беседе в соседней комнате. Гарри говорил приглушенным голосом, и я не могла разобрать ни слова. Но когда он вернулся в комнату, он был оживлен, и глаза его возбужденно блестели. Гарри сел за стол, уперся одной рукой в подбородок, а другой принялся постукивать по столу. Он барабанил по нему снова и снова, и, судя по выражению его лица, мысли его были где-то совсем далеко, и ему не сиделось на месте. Мне стало не по себе. Его вид меня тревожил. Я видела, что последние недели Гарри был нервным и вел себя непредсказуемо, и вспомнила слова Лиз: «Его прежние проблемы». Я внимательно наблюдала за Гарри, настолько внимательно, что и сама почти ничего не слышала из разговора родителей.

Когда отец задал Гарри какой-то вопрос, тот, похоже, даже не заметил, что к нему обратились, и я вдруг рассердилась. Почему он себя так ведет? Все шло замечательно, с какой стати вдруг устраивать сцену?