Джаннетт Уоллс - Серебряная звезда

Мы с Лиз переглянулись. Мы с ней теснились на переднем сиденье, потому что заднее мама забила гитарами и коробками с нотами.

– А мы реалисты? – спросила Лиз.

– Реализм, шмеализм, – сказала мама. – Был ли Гоген реалистом, когда поехал к Тихому океану? Марко Поло был реалистом, когда направился в Китай? А был реалистом тот тощий ребенок с резким голосом, который бросил колледж и уехал из Миннеаполиса в Гринвич-Виллидж и переменил имя, и стал Бобом Диланом? Ни одного человека, который осмеливается быть великим и достигает звезд, не беспокоит, реалист он или нет.

Нью-Йорк – вот настоящая сцена, – сказала мама, – много больше чем Лос-Анджелес, потому что он – не что иное, как кучка отличных продюсеров, дающих устные обещания, и отчаянных старлеток, желающих им верить. – Мама все продолжала говорить о Гринвич-Виллидже, Вашингтон-сквере и отелях Челси, о блюзовых барах и кантри-клубах, о клоунах с выбеленными лицами и скрипачах на станциях метро, изрисованных граффити. Мама все более оживлялась, и я поняла, почему она и не думает упоминать о делах с Марком Паркером или о том, что бросила нас – ну, а мы этого и не ждали.

– То, что мы совершаем сейчас, не просто поездка на машине, – заявила мама. Это каникулы, объяснила она. Способ отпраздновать приближение Нью-Йорка. Приключение Племени Троих. – У меня есть для вас сюрприз.

– Какой? – поинтересовалась Лиз.

– Не могу сказать, иначе это не будет сюрпризом, – сказала мама и захихикала. – Но он в Ричмонде.

Мы добрались до Ричмонда в конце дня. Мама проехала по трехполосной авеню мимо нескольких монументов, изображающих мужчин на конях, и остановила «Дарт» с оранжево-белым прицепом перед фасадом здания, которое напоминало средиземноморский дворец. Мужчина в малиновом пальто с «хвостами» рассматривал «Дарт» с прицепом.

Мама обернулась к нам:

– Это сюрприз. Мы с мамой останавливались здесь, когда приезжали в Ричмонд за покупками.

Она открыла дверцу машины и изысканным жестом протянула руку швейцару. После минутной паузы он взял ее руку и с легким поклоном помог ей выйти из салона.

– Добро пожаловать в отель «Мэдисон», – произнес швейцар.

– Хорошо возвращаться, – промолвила мама.

Мы вслед за мамой вышли из машины. Швейцар взглянул на мои теннисные туфли, которые были заляпаны оранжевой грязью Байлера. Мама повела нас по лестницам, покрытыми коврами, в холл, похожий на пещеру. Там стояли в ряд колонны из мрамора с темными прожилками. Наверху, на высоте двух этажей, располагался потолок с гигантским витражом в середине. Повсюду были подсвечники, статуи, кресла, персидские ковры, картины.

– Мы можем себе позволить тут жить? – спросила Лиз.

– Мы не можем себе позволить не жить тут, – ответила мама. – После всего того, что пережили…

С тех пор как мы покинули «Мэйнфилд», мама говорила безостановочно. Теперь она рассказывала о коринфских колоннах отеля и широкой лестнице, которая фигурировала в сцене фильма «Унесенные ветром». Когда они с мамой жили здесь, сказала она нам, они ходили по магазинам, а потом заказывали чай и сандвичи в чайной комнате, где требовалось, чтобы леди были в белых перчатках. И мамины глаза сияли.

Я хотела напомнить ей о том, что она говорила раньше, мол, у нее нет ничего, кроме плохих воспоминаний, о времени, когда она росла, что она ненавидела белые перчатки. Но промолчала. Мама слишком радовалась. Кроме того, она всегда противоречила себе.

Около стойки портье мама попросила два соединенных друг с другом номера.

– Мама! – воскликнула Лиз. – Зачем?

– В таком месте мы не должны тесниться, – ответила она. – Это не мотель с неоновыми лампами, а «Мэдисон».

Посыльный привез на тележке наши тяжелые чемоданы. Мама дала ему на «чай» десять долларов.

– Давайте отдохнем, а потом пойдем за покупками, – продолжила она. – Если мы намерены обедать в ресторане, то нам нужна приличная одежда.

Лиз открыла дверь в нашу комнату. Комната была экстравагантно обставлена, в ней были камин и красные бархатные шторы с маленькими кисточками. Мы легли на кровать. Матрас был таким мягким, что в нем можно было утонуть.

– Такой мама никогда еще не была, – заметила я.

– Не так уж плохо, – усмехнулась моя сестра.

– Она все время говорит.

– Да.

– Может, у нее такое настроение, и оно скоро пройдет. – Я взбила одну из громадных подушек. – У мамы и у дяди Тинсли разные воспоминания о том, как они росли в «Мэйнфилде».

– Будто они жили в двух разных домах.

– От того, что мама говорила о неуместном поведении ее папы, бегут мурашки. Думаешь, это правда?

– Это мама так думает. Видимо, ей просто нужно кого-то считать виновным в том, как все обернулось. Может, что-то и случилось, а она раздула это сверх меры. Или – это правда. Но мы об этом вряд ли узнаем.

Вскоре мама постучала в нашу дверь.

– Леди, – произнесла она, – настало время ограбить магазины.

Она все еще была в своем бархатном жакете, но подняла волосы еще выше, накрасила красной помадой губы и обвела веки жирной черной линией. Когда мы спускались на лифте вниз, мама объясняла нам, что ресторан отеля такого высокого уровня, что мужчинам надо обязательно надевать пиджаки и галстуки, а если они появлялись в рубашках с короткими рукавами, то мэтр снабжал их правильным одеянием из коллекции пиджаков и галстуков, хранящихся в гардеробе.

Она повела нас через главный вестибюль, теперь заполненный красиво одетыми гостями, посыльными в униформе, тащившими багаж, и энергичными официантами в смокингах, которые быстро разносили по залу ведерки с шампанским и серебряные подносы с мартини. Мы с Лиз были в джинсовых шортах с бахромой и в майках, и я чувствовала себя неловко.

Мы двинулись за мамой по коридору со сверкающими стеклянными витринами в медных рамах, где было выставлено все – от ювелирных украшений и парфюмерии до причудливых трубок и заграничных сигар. Мама повела нас в магазин с платьями.

– Моя мама ходила со мной именно в этот магазин, когда я была в вашем возрасте, – объяснила она.

В магазине стояли вешалки с одеждой, столы с туфлями и сумками и безголовые манекены, одетые в дорогие розовые и зеленые летние платья. Мама начала хватать пары туфель и стаскивать платья с вешалок, говоря что-то вроде: «Это было пошито специально для тебя, Бин», и «В этом ты должна выглядеть бесподобно, Лиз», и «На всем этом написано мое имя».

Подошла продавщица в очках, которые свисали с шеи на золотой цепочке. Она улыбалась, но, как и швейцар, заметила мои грязные туфли.

– Могу я помочь вам найти что-то особенное? – спросила она.

– Нам нужен ансамбль для обеда, – сказала мама. – Мы ищем нечто официальное и в то же время элегантное.