Джаннетт Уоллс - Серебряная звезда

Я взобралась по лестнице на второй этаж. Дядя Тинсли всегда отключал радиаторы до тех пор, пока температура сильно не понижалась и в холле становилось холодно. Дождь усилился, и было слышно, как он барабанит по металлической крыше. Открыв дверь нашей комнаты, я увидела, что сестра лежит на кровати. Неожиданно она издала булькающий звук, который меня напугал.

– Лиз! – воскликнула я. – У тебя все в порядке?

Я села рядом с ней, потрясла ее руку и позвала ее по имени, и, когда она посмотрела вверх, взгляд ее был затуманен и блуждал. Она пробормотала несколько слов, но я их не поняла. Я побежала вниз.

– Лиз плохо! – крикнула я.

Мама вскочила с кресла, дядя Тинсли выронил из рук полено. Мы все побежали наверх. Дядя Тинсли сильно встряхнул Лиз.

– Ты что-нибудь принимала? – спросил он.

– Таблетки, – пробормотала она.

– Какие?

– Мамины таблетки.

Дядя Тинсли посмотрел на маму:

– О каких таблетках она говорит?

– Наверное, о моем снотворном.

– Ты выпила снотворное?

– А?

– Шарлотта, иди, проверь пузырек.

Дядя Тинсли стал шлепать Лиз по лицу и стащил ее с кровати. Сестра закачалась и упала на пол. Сказал, что мы должны разбудить Лиз. Мама вернулась и сообщила, что пузырек пуст, но там оставалось немного, шесть или восемь таблеток. Дядя Тинсли потащил Лиз в ванную, а мама шла за ними, объясняя, что в последние дни она иногда давала Лиз лекарство, чтобы та не нервничала. Дядя Тинсли заставил Лиз выпить несколько стаканов воды и потом наклонил ее над унитазом, а сам засунул ей пальцы в рот, до горла. Лиз вырвало прямо ему на руки, но дядя Тинсли не убирал пальцев, пока не дождался просто рвотного спазма. Затем он запихнул ее в ванну и включил холодный душ. Лиз начала кашлять и размахивать руками, бить дядю Тинсли и просить маму остановить его.

– Надо, чтобы вышло лекарство, миленькая, – объяснила мама.

– Тут уж не до веселья, – сказал дядя Тинсли.

– Может, вызвать «Скорую помощь»? – предложила я.

Мама и дядя Тинсли в один голос сказали «нет». Запинаясь, подыскивая слова, дядя Тинсли произнес:

– Мы все контролируем.

– С ней все будет в порядке, – заверила мама. – Сегодня мы уже достаточно имели дел с официальными лицами.

Дядя Тинсли принес Лиз одну из своих больших фланелевых рубашек. Мы с мамой помогли ей ее надеть, затем завернули в одеяло и свели вниз, посидеть у камина, пока дядя Тинсли переодевался. Мама сделала Лиз горячий кофе, а я вытирала и расчесывала ее волосы.

– Ты пыталась убить себя? – спросила я сестру.

– Я просто хотела заснуть, – ответила она. – Мечтала, чтобы все исчезло.

– Это глупо, – сказала я, хотя понимала, что так говорить нельзя. – Это же то, что делал Мэддокс, когда пытался нас убить. Значит, ты собираешься сама сделать это за него?

– Оставь меня в покое, – попросила Лиз.

– Бин права, – произнесла мама. – Он бы обрадовался, услышав, что ты отравилась таблетками. Не давай ему повода позлорадствовать.

Лиз пила кофе и смотрела на огонь в камине.

Утром, когда я утром проснулась, Лиз все еще крепко спала. Я слегка толкнула ее локтем, и она пробормотала, что жива и хочет, чтобы ее оставили в покое. Поскольку была суббота, я дала ей еще поспать.

Я спустилась в кухню, где дядя Тинсли пил кофе и читал свой геологический информационный бюллетень. Положила себе на тост яичницу, села рядом и стала есть. Вошла мама с книгой в руках.

– У меня потрясающая идея по поводу одной экскурсии! – воскликнула она и протянула мне журнал. Это была реклама поездки к знаменитым деревьям Виргинии. Мама сказала, что мы с Лиз постоянно говорили об особых деревьях вокруг Байлера, о большом тополе около школы и о каштане в лесу за домом Уайеттов. Но они – ничто по сравнению с деревьями, которые действительно поражают воображение – это кипарис без листвы в Ноттоуэй-Ривер-Свампе – самое большое дерево во всем штате, трехсотлетняя красная ель в Джефферсон-Форест и огромный дуб в Хэмптоне. Под его ветвями читали рабам прокламацию об освобождении. Этих деревьев – дюжины, продолжила мама, каждое из них очаровывает и может изменить жизнь. Так что мы, три девочки, могли бы посмотреть на них, соединившись с их душами.

– Они будут нас вдохновлять, – добавила она. – Это то, в чем мы нуждаемся.

– Экскурсия, Шарлотта? – спросил дядя Тинсли. – Сейчас не время для экскурсий.

– Ты всегда настроен негативно, – усмехнулась мама. – Отвергаешь любые мои предложения.

– А как же школа? – спросила я.

– Я буду учить вас дома.

– Мы сейчас поедем?

– Мы не можем здесь оставаться, – ответила мама. – Или тебе тут нравится жить, а?

Я была настолько потрясена судом, вердиктом и тем, что Лиз приняла эти дурацкие снотворные таблетки, что не могла даже и думать о том, что нам теперь делать.

– Мама, я не знаю, чего желаю, но мы не можем уехать просто так.

– Почему?

– Каждый раз, когда у нас возникает какая-нибудь проблема, мы уезжаем. Но в новом месте всегда сталкиваемся с новой проблемой, и нам приходится покинуть и его. Мы всегда только уезжаем. Разве нельзя однажды где-то остаться и решить проблему?

– Правильные слова, – заметил дядя Тинсли.

– Вы пытались решить проблему, выдвинув обвинение против Мэддокса, и видите, куда это вас привело, – возразила мама.

– И что же мы должны были делать? Убежать? – Я неожиданно разозлилась. – Это то, что тебе прекрасно удается, правда?

– Как ты смеешь так разговаривать со мной? Я твоя мать.

– Тогда изменись и веди себя как мать. У нас не возникло бы всех этих неприятностей, если бы ты вела себя разумно.

Раньше я никогда так с мамой не разговаривала. Сообразила, что зашла слишком далеко, но было поздно. Мама села к столу и заплакала. Она пыталась быть хорошей матерью, говорила она, но это было трудно. Не знала, что делать, куда идти. Мы все не могли бы поместиться в мерзкой однокомнатной квартире, которую она снимала в Нью-Йорке, и мама не могла позволить себе что-нибудь получше. Если мы не хотим ехать на экскурсию, то могли бы найти дом в Кэтскилле, около духовного убежища. Она не желает оставаться в Байлере.

Дядя Тинсли обнял маму за плечи, и она вздохнула.

– Не такой уж я плохой человек, – промолвила мама.

– Знаю, знаю, – кивнул он. – Всем нам трудно.

Я была готова извиниться за свои слова, но промолчала. Чувствовала, что права, и маме нужно осознать свое поведение. Дядя Тинсли продолжал утешать ее, а я налила стакан апельсинового сока для Лиз и пошла наверх, посмотреть, как у нее дела.

Лиз спала, и я разбудила ее. Она повернулась на спину и уставилась на потолок.

– Как себя чувствуешь? – спросила я.

– А как я должна себя чувствовать?

– Довольно паршиво. Вот, пей.