Данни Ваттин - Сокровище господина Исаковица

Бабушке Соне к моменту приезда в Швецию было девятнадцать лет, а ее сестре на семь лет меньше, и, по словам последней, им обеим поначалу пришлось здесь нелегко. Отчасти потому, что они боялись прихода немцев, а отчасти – поскольку им было очень трудно найти друзей. По крайней мере, среди шведов. Возможно, этот факт мог бы заставить тех, кто верит в существование еврейского заговора, прийти к выводу, что в таком случае существует и шведский.

Как бы то ни было, бабушкина сестра считала это самым ужасным после войны: одиночество и трудности в создании нового окружения. Поэтому‑то они с Соней и начали активно участвовать в деятельности еврейских обществ. Дело было не в том, что им хотелось общаться с евреями, – просто это казалось единственной возможностью познакомиться с ровесниками.

Вместе с тем они, разумеется, были благодарны за то, что, в отличие от многих своих друзей, смогли покинуть Германию. Но прощание далось им нелегко. Тоска по родине была и по–прежнему остается сильной. Невзирая на прошедшие годы. – Хотя мне уже восемьдесят пять, я все еще скучаю по Берлину. Я часто думаю о том, как все было бы, если бы ни Гитлера, ни войны не существовало и мы смогли бы остаться жить там. Это было бы замечательно, ведь там жизнь била ключом. И у нас было так много прекрасных друзей.

Я хорошо понимаю, что она имеет в виду. Поскольку здесь завязать знакомства нелегко даже нам, уроженцам Швеции. Не знаю почему, но в последнее время я много думаю об этом. Почему в этой благополучной стране так мало тех, кому по–настоящему интересны другие люди? Нам нужно так много всего отмечать в ежедневнике, что у нас просто не остается времени? Потому что мы застенчивы? Потому что страдаем некой национальной формой синдрома Аспергера? Или все остальные нас просто не волнуют? Не знаю. Но все‑таки странно, что существуют народы, которые проявляют такую осторожность и подозрительность в ежедневном общении друг с другом и столь тщательно скрывают свои истинные мысли и чувства, что никто вокруг не знает, что они на самом деле за люди. Да, нам, шведам, повезло, что человечество изобрело "Фейсбук" и у нас теперь есть хотя бы одно место, где мы можем организованно самовыражаться.

Правда, это требует определенного технического оснащения, а поскольку ни у кого из нас троих, сидящих в самом вычурном кафе–мороженом Сёдерчёпинга, нет с собой ни фотоаппарата, ни смартфона, мы, к сожалению, не можем сфотографировать гигантскую порцию отца и выложить снимок в Сети. В результате мы просто расплачиваемся и бредем обратно к машине. Я запрыгиваю на водительское место и готовлюсь вести ее следующий отрезок пути.

Мы продолжаем двигаться к югу. Я веду машину, Лео сидит рядом, а отец растянулся на заднем сиденье. К моей большой радости, он не пристегнут ремнем безопасности. Обычно же он так зациклен на безопасности, что всякий раз, когда мы встречаемся, не может отказать себе в том, чтобы провести полный анализ существующих в моей жизни рисков. К анализу, разумеется, прилагается план мер, куда могут входить рекомендации вроде:

• мне следует больше откладывать на пенсию;

• мне следует волноваться из‑за отсутствия постоянной работы;

• мне следует обзавестись резиновым ковриком для ванны, чтобы мои дети не ударились затылком и не умерли.

Такая привычка – это, конечно, бесценная помощь, если тебе требуется полный перечень твоих промахов, но она может и немного раздражать, если ты хочешь просто приятно посидеть с отцом за чашечкой кофе. Но сейчас отец, как добропорядочный швед во время отпуска, оставив мысли о безопасности до лучших времен, лежит сзади и отдыхает. Мне это нравится. В машине приятная и непринужденная обстановка. И становится еще лучше, когда мне, после некоторой возни, удается выключить говорящий навигатор. Впрочем, отец, как и следовало ожидать, так не считает.

— Почему ты не можешь оставить его в покое? – возмущается он, по–прежнему лежа на заднем сиденье.

— Мы доберемся и так, – отвечаю я. – Надо просто никуда не сворачивать.

— Но ты можешь хотя бы поднять стекла?

— Зачем? – спрашиваю я.

— Потому что на меня дует и с опущенными стеклами не работает кондиционер.

— По–моему, это прекрасно.

— При помощи кондиционера можно установить любую температуру. Вот это прекрасно.

— Но тогда ветер не обдувает тебе лицо.

— Я не хочу, чтобы мне дуло в лицо.

— А я хочу.

Отец издает громкий вздох.

— Почему ты вечно упираешься? – спрашивает он.

— Почему ты вечно упираешься?

— Ты первый начал. И кстати, я спросил раньше.

— Ладно, – соглашаюсь я и поднимаю стекла до половины, после чего отец закрывает глаза, чтобы немного вздремнуть.

Но из этого ничего не получается, поскольку Лео достает пакет с лакричными конфетами и осторожно засовывает две штуки дедушке в рот. Тут мой отец уже не выдерживает, ведь всей семье известна его особая слабость именно к этому виду сладостей. – Давай сюда, – требует он, выхватывает у Лео пакет и начинает с невероятной скоростью загружать в рот одну конфету за другой.

Поработав, подобно экскаватору, примерно с минуту, отец снова укладывается и, невзирая на все внешние помехи, умудряется заснуть.

Я осторожно опускаю стекла пониже, и мы в приятном темпе плавно движемся по дороге. Квидзын, куда мы направляемся, находится часах в двух езды к югу от Гданьска. О самом городе я знаю не слишком много, но, помимо Лукаша, я связывался кое с кем из сотрудников муниципалитета и историков, которые выразили желание встретиться и рассказать больше. Вопрос только в том, смогут ли они действительно помочь. С тех пор как там жил мой дедушка, все должно было сильно измениться. Тогда город был немецким, а теперь он польский. Как я понимаю, не сохранилось никаких документов с того времени, когда дедушка владел в городе магазином, а значит, доказать нашу связь с его участком земли невозможно. Это, в свою очередь, означает, что нашу операцию, какой бы вид она ни приняла, необходимо проводить втихаря.

Примерно через час отец просыпается и снова начинает жаловаться на сквозняк. Потом видит у себя на животе пакет и принимается в нем с интересом копаться.

— Но тут же ни одной вкусной не осталось. Вы что, все выбрали?

— Не мы, – отвечаю я. – Ведь конфеты лежали у тебя.

Отец смотрит в пакетик.

— Только белые батончики и лакричные лодочки, – разочарованно произносит отец. – Вы что, остальное съели?

— Там и были только батончики и лодочки, – говорит Лео.

— Вы все вкусные выбрали, – констатирует отец. – Как нехорошо с вашей стороны. Вот всегда так.

— Что ты имеешь в виду? – возмущаюсь я. – Ведь это ты обычно съедаешь все самое вкусное.