Ларс Кристенсен - Посредник

– Ты получил письмо?

– Ну да. Еще не прочел.

– Нет, прочел, прочел.

Фрэнк выпятил подбородок, продолжая бриться.

– Но ты-то его прочла, вот и расскажи, от кого оно и что там написано.

– Бессовестный ты, Фрэнк. Я чужих писем не читаю.

– Не смеши меня, мамуля. Я бреюсь. Могу порезаться.

– Кроме того, оно было распечатано.

– Вот видишь? Кто-то его распечатал.

– Я горжусь тобой, Фрэнк.

– Спасибо. Ты позволишь мне привести себя в порядок? Я ведь иду на службу.

– Как ты похож на своего отца, Фрэнк.

Лезвие оцарапало кожу прямо под носом, в белой пене проступила капелька крови.

– Черт! Видишь, что ты натворила!

– Я? Бреешься-то ты. Пойду поищу бумажку.

– Они подумают, что у меня руки трясутся! У Посредника руки трястись не должны!

Мать оторвала клочок туалетной бумаги, стерла пену и заклеила порез. Тут Фрэнк выпроводил ее, оделся, разыскал ключи от машины в нижнем ящике кухонного шкафа, под пачкой неоплаченных счетов. Прошел на задний двор, где среди чертополоха и сорняков, поднимавшихся чуть ли не выше боковых зеркал, стоял красный «шевроле». Не без труда отпер дверцу, но колымага, купленная его отцом, Томом Фаррелли, в 1962 году, когда времена были получше и народ каждую пятницу получал жалованье в толстом длинном конверте, а Элла Фицджеральд пела «Blue Skies» по радио и чисто, как колокольчик, в музыкальных автоматах субботними вечерами, – эта колымага заводиться не желала. У кого самая белозубая усмешка на Эйприл-авеню? – вопрошал Том Фаррелли и сам же отвечал: У Тома Фаррелли, парни. Сейчас на приборной панели валялось множество дохлых насекомых, и Фрэнк бы не удивился, если б ящерица или крыса вылезли из дырявой кожаной обивки, которая раньше пахла тиковым маслом, табаком и мамиными субботними духами. Фрэнк дунул на дохлых насекомых, они рассыпались пылью и исчезли прямо у него на глазах. Само собой, бензина в баке не было. Фрэнк отыскал канистру и пошел в конец Эйприл-авеню, к автомастерской Миллера. В целом возня с «шевроле» заняла больше времени, чем потребовалось бы на пешую прогулку до мэрии. Но Фрэнк Фаррелли смотрел на ситуацию так: сегодня время начинается сначала. Оно и так уже долго стояло на месте. И он не пойдет пешком через весь Кармак, как какой-нибудь жалкий неудачник, нет, он повернет ключ зажигания, услышит, как чудесные силы проснутся в нем самом и в железном коне, выедет на Эйприл-авеню, свернет налево и не остановится до самой мэрии, где с нынешнего дня занимает должность Посредника, правда пока на два месяца, но это все равно, неудачи просто быть не может. И народ, если хоть какой-то народ еще смеет появиться на улице, будет оборачиваться и говорить: Вон едет везунчик. Фрэнк Фаррелли начнет сначала.

Стив Миллер стоял среди бензоколонок в своем всегдашнем комбинезоне. Плохонькая автозаправка досталась ему несколько лет назад, когда его отец, Мартин Миллер, забросил дела и обосновался на веранде, с канадским пивом под рукой и с видом на Снейк-Ривер, где солнечные закаты плыли мимо берегов в погожие вечера, которые, увы, многочисленностью не отличались. Фрэнк и Стив ходили в одну школу, и все школьные годы их связывала крепкая дружба. Никто понять не мог, что их соединяло, – настолько они были разными. Впрочем, кое-что их все же соединяло: Стив рассказывал анекдоты, а Фрэнк над ними смеялся. Но и это уже в прошлом. Теперь они просто старые друзья, чем оба вполне довольны. Стив взял канистру и сказал:

– На что тебе бензин, Фрэнк? Дом спалить?

– Не смешно, Стив.

– Как там Марк? Покусал тебя?

Стив кивнул на бумажку между носом и верхней губой Фрэнка. Фрэнк сам не мог понять, как терпит эти дурацкие шуточки. Впрочем, Стив – его единственный приятель, вот он и терпит.

– Отец твой жив еще? – спросил Фрэнк.

– Ковыляет пока. А твоя мать, Фрэнк? Жива?

– Тоже ковыляет.

Стив сунул в канистру шланг, наполнил ее до краев и глянул на счетчик:

– Четырнадцать долларов. Найдешь?

– Найду, Стив.

– Когда?

– В понедельник.

– В понедельник? Тоже не смешно.

– Погоди, увидишь, – сказал Фрэнк.

– Чего годить-то?

– Может, я нашел работу.

– Правда?

– Может быть. Кланяйся отцу.

– Ты тоже. В смысле, кланяйся матери.

Фрэнк оттащил канистру домой, залил бак и сел за руль. «Шевроле» не то чтобы охотно, но все-таки завелся. И Фрэнк, как он себе и представлял, выехал на Эйприл-авеню и направился к мэрии. Что ж, время вновь сдвинулось с мертвой точки. Он вошел. Бленда Джонсон сидела в маленькой приемной и при виде его сразу встала:

– Вы порезались?

– Да нет.

– У вас кровь.

Фрэнк быстро провел пальцем под носом – бумажки нет. Он облизал рот:

– Ничего страшного.

– Нет-нет. Так вам идти нельзя. Вы же понимаете.

Бленда Джонсон достала пластырь, разрезала на две узенькие полоски, подошла к нему.

– У вас всегда наготове пластырь и ножницы? – спросил Фрэнк.

– У меня есть все, что требуется Посреднику. Кстати, поздравляю.

– Спасибо.

Она заклеила ранку, а у Фрэнка даже голова слегка закружилась от прикосновения ее осторожных, но решительных пальцев.

– Спасибо, – повторил он.

Бленда Джонсон рассмеялась. Фрэнку ее смех показался приятным. Вообще-то, он не очень любил смех, в том числе и собственный, но этот ему понравился.

– Ну вот, теперь вы выглядите отлично, Фрэнк Фаррелли, – сказала она.

– Вы тоже.

– Не спешите.

Фрэнк поднялся на третий этаж, постучал и вошел. Комиссия – отсутствовал только Шериф – выразила удовлетворение, что он прибыл так скоро, это им понравилось. Вовремя быть на месте. Быть наготове. Важное качество для Посредника. Пастор стал у окна, заложив руки за спину.

– Как по-вашему, почему в Кармаке происходит так много несчастных случаев? – спросил он.

– Возможно, потому, что очень многие никогда не видели моря, – ответил Фрэнк.

Пастор медленно повернулся, переглянулся с Доктором, и тот обратился к Фрэнку:

– Будьте добры, объясните.

Фрэнк сам недоумевал, отчего ответил именно так. Мог бы ответить иначе: что, мол, каменоломню закрыли, что поезда перестали здесь останавливаться, что исчезли рабочие места, что народ мало-помалу стал равнодушнее, – однако же сказал эту чепуху про море.

– Я имел в виду, в аллегорическом смысле, сэр.

– Будьте добры, поясните.

Фрэнк смешался, чувствуя, как чешется губа под окаянным пластырем.

– Ну, я имею в виду, что мы вынуждены безвылазно сидеть тут, в Кармаке. Мы…

К счастью, его прервал вошедший портной; этот маленький пожилой господин по имени Джо Хендерсон-младший никогда не пользовался сантиметром. Он обладал точнейшим глазомером, унаследованным от отца, который еще в тридцатые годы для начала открыл мастерскую по ремонту обуви. После войны он расширил дело, стал шить кожаные куртки и перчатки. В шестидесятые магазин процветал благодаря ручному изготовлению сандалий и кожаных ремней для хиппи. Но расцвет продолжался недолго, в семидесятые все пошло на спад. Клиенты исчезли. Молодежь исчезла. В конце концов сохранился спрос только на черные костюмы, а черные костюмы, как известно, покупают один раз в жизни. Джо Хендерсон-младший внимательно осмотрел Фрэнка, который стоял руки по швам, дважды обошел вокруг него, после чего удалился, не сказав ни слова и оставив легкий запах сапожной ваксы и крема для рук.