Ларс Кристенсен - Посредник

Мать закрыла лицо руками, и Фрэнк подумал, что она слегка переигрывает. Он вздохнул, громко, отчетливо.

– Мы вчера ужинали у Смита, – сказал он. – Салли по-прежнему хорошо готовит.

– Мы? Кто это?

– А ты как думаешь?

– Я не знаю, с кем ты общаешься.

– Бленда Джонсон.

Мать опустила руки, посмотрела на сына:

– Твоя секретарша?

– Точно. Которая все для меня устраивает.

Мать задумчиво помолчала. Потом встала, принесла кофейник, налила Фрэнку кофе.

– Ты что, не мог хотя бы надеть другую сорочку?

Зазвонил телефон. Бленда? Отругает его, ведь сейчас для этого, пожалуй, есть повод? И что он скажет в свое оправдание? Он не знал. Такого с ним никогда раньше не бывало. Лучше всего не возникать, сказать, что он не хотел ее обидеть, когда ушел, не разбудив. Он уже обо всем сожалел. Стоит кем-нибудь заинтересоваться, сразу огребешь неприятности. Влюбленность – детская болезнь. Однако звонила не Бленда, а Пастор. Фрэнк облегченно вздохнул. Его срочно вызывали в мэрию. Кое-что произошло. Голос у Пастора дрожал. Фрэнк надел костюм, взял один из материных носовых платков и поехал в мэрию. Пастора он застал внизу, в холле. Шериф уехал на место происшествия. Доктор в больнице. Две девушки, Вероника и Марион, обе восемнадцати лет от роду, шли по железнодорожным путям и без четверти три были сбиты ночным поездом «Амтрак Супериор», двенадцать двухэтажных цельнометаллических вагонов; на скорости девяносто миль в час их протащило под составом несколько сот метров. Вероника умерла мгновенно. Марион чудом выжила, лежит в больнице, в коме, жизнь ее под угрозой. Обеих так искалечило, что едва удалось опознать. Машиниста допросили в Гринсвилле, на следующей действующей станции, но его вряд ли можно винить. Винить вообще некого. Разве что самих девушек или тех, кто в свое время закрыл кармакскую станцию. Вечный вопрос: кто виноват? Фрэнк больше думал о том, что заставило девушек именно в 02:45 идти по железнодорожным путям.

– Кого известим первым? – спросил он.

Пастор расхаживал взад-вперед, не в силах стоять на месте.

– Каждый возьмет одного, – сказал он.

– Мне очень жаль, кстати, что ваш платок не у меня, но…

Пастор остановился, перебил:

– Платок? У нас есть дела поважнее платка, Фаррелли! Возьмите себя в руки!

Фрэнк обиделся, и сильно. Больше он словом не обмолвится про этот окаянный носовой платок, хотя речь о нем постоянно заводил именно Пастор. Нынешний день нравился Фрэнку все меньше, а ведь начался он так неожиданно чудесно. Направляясь к выходу, он встретил Бленду, ее тоже вызвали на службу. Оба остановились, пропустив Пастора вперед.

– Куда ты подевался? – спросила она.

– Я подумал, ты предпочитаешь проснуться одна.

– Тебе так показалось? Что я тебе не рада? И хочу, чтобы ты ушел?

– Нет. Вовсе нет.

– Или тебе было плохо со мной? Поэтому?

Пастор на тротуаре нетерпеливо махал рукой. Фрэнк опустил глаза:

– Мне было хорошо. Ужасно хорошо. Просто я не знал, что сказать, когда ты проснешься.

– Говорить вообще не требовалось, Фрэнк. Поторопись. И пусть это поскорее останется позади.

Сперва Фрэнк поехал к родителям Вероники, которые жили в конце Юнион-авеню, в престижном районе Кармака, видавшем лучшие времена, и высадил там Пастора. Несмотря ни на что, они пожелали друг другу удачи. Пастор сказал: Соберитесь с силами и будьте готовы. Фрэнк Фаррелли собрался с силами и был готов. Страха он не испытывал. Признаться, наоборот, радовался. Нет, «радовался» не то слово, его можно истолковать превратно. Он был полон решимости. Поехал дальше, к семье Марион, проживавшей неподалеку, на Гранд-Вэлли-стрит. Припарковался у высоких ворот, пригладил волосы, смахнул пыль с ботинок, мысленно повторил имена, Роберт и Маргарет Перкинс. Он продавал мебель, она занималась благотворительностью. То и другое нынче шло ни шатко ни валко. Когда лишних средств нет, благотворителем быть трудно, а когда твой дом выставлен на продажу, новая мебель не нужна. Дверь распахнулась настежь еще прежде, чем Фрэнк подошел, на крыльце истерически кричала и рыдала женщина, наверняка мать. В глубине стоял мужчина, он казался спокойнее, но это не означало, что он был спокоен. Именно самые спокойные неожиданно взрываются и разносят все вокруг – и вещи, и людей.

– Вы ее нашли? Вы нашли Марион?

Фрэнк молчал, пока не остановился прямо перед ними. Он вдруг подумал, что на сей раз сам не знает, с какой вестью пришел – с хорошей или с плохой. Ведь это как посмотреть. По сравнению с другой девушкой, с Вероникой, весть хорошая, потому что ничего хуже смерти не бывает. Однако и тут его взяло сомнение. Разве смерть не может явиться облегчением, когда свершившийся факт сменяет закоснелую и мало-помалу невыносимую надежду? Он подумал о Мартине, бдящем подле Стива. Как долго на самом деле можно надеяться? Хотя в конечном-то счете знание, что другим еще хуже, нисколько не утешает. Фрэнк бросил доискиваться до сути.

– Меня зовут Фрэнк Фаррелли. Мистер и миссис Перкинс?

– Да. Это мы.

– Можно войти?

– Вы нашли Марион?

Мужчина положил руку на плечо жены:

– Пройдемте в гостиную. Так будет лучше.

Они прошли за Фрэнком. Мужчина сел на диван. Жена его осталась на ногах, но стоять спокойно не могла и все время говорила, говорила, будто тишина чем-то ей досаждала. Фрэнк обрывать ее не стал, попробовал пока что составить себе представление о семействе Перкинс. Ничего сложного. Они явно терпеть друг друга не могли.

– Она никогда так надолго не пропадала. Всегда возвращалась вовремя. Всегда. Она послушная девочка. Она…

– Маргарет, позволь же Фаррелли…

– На будущий год пойдет в колледж. Если б не Вероника. С ней вечно что-нибудь случается. Она плохо влияет на Марион. Мне эта девчонка никогда не нравилась. Она…

Мистер Перкинс встал, усталый и на грани взрыва:

– Ты не можешь хоть на минуту заткнуться? Ведь говоришь-то о дочери наших друзей. О лучшей подруге Марион! Речь о ней!

Воцарилась полная тишина. Миссис Перкинс закрыла ладонью рот, словно хотела остановить словесный поток, или, может, муж одернул ее слишком резко, а она к такому не привыкла. И не выдержала. Разрыдалась.

– Теперь ты позволишь говорить мистеру Фаррелли. Ладно?

Все трое сели. Фрэнк заговорил не сразу.

– Их нашли, – сказал он.

Миссис Перкинс уронила носовой платок на пол:

– Слава богу! Слава богу! Я не стану ее ругать. Обещаю. Не стану ругать…

Муж ее ликовать не спешил.

– Где их нашли? – спросил он.

– У железной дороги.

– У железной дороги? Что они там делали?

Они не догадывались, что могло случиться, и не потому, что не хватало ума, а потому, что самое худшее зачастую кажется немыслимым. Их занимало обычное, правдоподобное: непослушная дочь, плохая подружка, где она была – сплошь вещи, которые можно уладить, привести в порядок, события, которые забываются, или такие, над которыми немного погодя, пожалуй, можно будет посмеяться. Маргарет Перкинс повернулась к мужу чуть ли не с победоносным видом: